По-разному прекрасного, некоторыми ночами совершенно
алмазного неба, как в Будылино, нигде не увидишь.
— Ох, какое не-ебушко пригожее! Глаза просмотришь! — с
сиплым придыханием пропела мама и звякнула полым бидоном, будто колоколом. — Вот
что, сынка, надо рисовать-то!
— Я его и рисую, — мирно отозвался сын, прислушиваясь к
тающему звуку бидона.
— Рисуй, рисуй. Какая красотища-то? Да!
— Красиво.
Кирилл вспомнил про небо, которое видел на тяжелых
страницах широченных школьных альбомов «Европейская живопись». Но там небо было
не главным. А в поселке оно всегда видно и везде постоянно высокое. Не бывает
тут низкого неба, как в городе. Это от того, что на пяти холмах, опоясывающих
неглубокий водоем, раскинулся их поселок, открытый небу. Тут в каждом окне — не
кривой сарай с огородом, а бесконечная панорама стеклянно прозрачных облаков или
звездный бездонный купол.
И кому бы пришло в голову от такой красоты уезжать? И
все-таки многие уезжали — продолжать свою учебу.
А у Кирилла Будылина была своя причина не уезжать после
девятого класса. Дело такое: мама впервые всерьез заплакала. И он остался, не
сволочь же. Кирилл, как все, пошел себе работать на стекольный завод в бригаду
Кирющенко.
А ведь собирался было в училище, в город.
Готовился-готовился, через силу одолевал учебники и книги
по программе на два класса вперед. И вот остался. Вечерами он теперь торчал или
у Юрия Петровича в клубе на занятиях, или на собственном чердаке, который
оборудовал под студию-мансарду. Ладно, дома тоже хорошо.
Здесь жили-были сказочные лебеди. Рождались они в разной
технике: карандаш, перо, пастель, гуашь, акрил, масло. Писал Кирилл чаще всего
именно их, лебедей.
Учитель Юра громко и почти восторженно нахваливал не только
лебедей, но и малочисленные пейзажи, предметы, даже шрифты — все, что рисовал
Кирилл. Ухватывал еще не просохший лист и носился с ним по поселку, с гордостью
показывая картинку встречным.
Худой, взъерошенный, громкоголосый, размахивая длинными
гибкими пальцами, он то снимал, то напяливал очки. Потом несся обратно в клуб
одевать свежий Кириллов шедевр в паспарту и багет. Персональная лебединая
галерея уже едва умещалась в клубном фойе.
Юра в поселковой школе преподавал многие предметы: историю,
литературу, биологию. Он настоятельно советовал Кириллу продолжить образование,
ехать в город. И ведь не поленился, скатал уже в город, прихватив несколько
работ Кирилла, разыскал там своих старых однокурсников, у которых были знакомые
в художественном училище. Друзья похвалили рисунки.
Безысходные мамины слезы изменили планы Кирилла.
Кирилл рано стал понимать, в какие моменты матери или
больно, или скверно, или трудно. Знал, что мама непременно впадает в уныние
каждый раз, проводив отца, который давно переселился в город и появлялся дома
лишь в праздники «потрескать водки»…
Год без малого пролетел, как Кирилл трудился на заводе под
началом балагуристого дядьки Назара Кирющенко. И пришла пора собираться в первый
отпуск.
Кирилл радовался целому месяцу свободы: «Теперь непременно
космического лебедя закончу!»
Этот лебедь рождался трудно. Кирилл бился над ним уже
несколько месяцев. Выдумался он быстро, а на холст никак не шел. А хотелось бы
быстро! Попутных пейзажей «из окна» Кирилл написал к тому времени целую папку.
За красотой ходить не надо. Открыл окно своей мансарды и пиши, сколь хочешь.
Новый сюжет с лебедем оказался непростым. Край водоема, облачное небо и поросшая
леском пирамида самого высокого холма, прозванная в поселке сопкой, — вот и весь
сюжет. Все начиналось как обычно. Потом облака на листе потемнели, и сквозь них
проступили точки звезд. Потом облака вовсе растворились в бархатной черноте.
Звезды теперь словно россыпи дробленого риса. Их становилось все больше и
больше, пока они не сбежались в лебединый силуэт. Удивительно, сам собою
проявился космический лебедь!
Мама увидела, ахнула:
— Какую же ты красоту сотворил!
Значит, получился.
А на воде все забуксовало. Небо же должно отражаться в воде
— так правильно по всем законам композиции и перспективы! Кирилл был в отчаянии.
Ну не хватает неба в воде, хоть тресни! Он уже несколько месяцев бился над
отражением. Писал и закрашивал, писал и закрашивал. И как-то неожиданно его
осенило, что между небом и водой всегда есть ветер, воздух. Значит, не может
вода быть застывшим зеркалом неба. Таким оно никогда не бывает. Вот ведь зыбь
ходит, и звездное отражение должно играть. Оно оживает вместе с водой. И пошли
бесконечные пробы.
Да и заводские дела крепко отвлекали, не всякий день
удавалось побыть у холста. Частенько приходилось оставаться после смены, чтоб «дотыкать»
мордочки и крылья у зеленых стеклянных лебедей. Наловчился Кирилл делать из
отбракованного лома вазы в форме птиц. Что ж, сам себе нашел эту работу, и не
только себе. Весь цех уже занимался этим. Но мордочки и крылья так, как Кириллу,
не давались никому. Мужики напрягались, но освоить это искусство не могли, вот и
приходилось постоянно доводить чужую работу.
Бутылочные лебеди уже приносили доход всему поселку.
Старшие дети и почти все заводские жены каждую ночь, как на работу, ходили на
станцию продавать заспанным пассажирам зеленое чудо. Некоторым удавалось
заработать за ночь больше, чем давали в получку за месяц. Умудрялись продавать
даже «недотыканки».
— Стекло, стекло! Вазы, кружки! — зазывно вопил Иван,
носясь вдоль железнодорожного состава. Увешанный сумками, Кирилл еле поспевал за
прытким ходоком.
На тускло освещенную платформу лениво вываливались
проезжающие. Мужики закуривали, тетки и старухи запасались едой, кто-то брал
пиво в киоске. Крики про стекло и вазы висели над площадкой.
— Давай-ка еще пару ваз по вагонам пробежим, — сказал
подскочивший Ваня. — Я восемь уже сбыл.
— Я по вагонам не пойду, — отказался Кирилл. — Билета нет,
и как я там с коробками?
— Болван ты, Кира, я пойду. А ты иди за мной снаружи!
Кирилл дивился непривычной грубости Ивана, его торговым
замашкам.
К хвосту состава коробки опустели. Оставалась одна
«недотыканка». Иван схватил товар за шею и нырнул в толпу. «Ну и ловок», —
только и подумал Кирилл.
В станционной торговле он больше не участвовал, хватило и
раза. Там и без него продажа шла, дай Бог.
Кирилла на заводе сильно зауважали. Кроме как художником и
не называли. А он недоумевал. Чушь бессмысленная, честно сказать, какая-то
ерундистика, чепуха принесла ему настоящую славу и быстрое признание. Бутылочные
лебеди заслонили все то, что было делом его жизни.
— Вы совсем чеканутые, что ли? — бешено орал директор
завода Арам Ильич в лицо Кирющенко при всей его бригаде. — Допились уж до
зеленых лебедей! Кто это у вас их делает?
— Арам Ильич! Да это ученик… в перерывах… из брака… Нельзя,
что ли? — примирительно объяснял Назар.
Директор, тут же подобрев, рассеянно улыбнулся и принялся
готовую вазу рассматривать на свет.
— Из брака-то можно! Хоть чертей лепите. Но зачем?
— Так красиво же…
— Красиво, не спорю, — разулыбался Арам Ильич, но сразу
нахмурился. — А головы у них какие-то неправильные. Эмблемы на них нашей нет.
— Так она же на венчике бутылок.
— Вот вместе с венчиком и делайте. Хорошая реклама нашему
заводу будет.
— Бутылочное горлышко на вазе как-то странно будет
смотреться, — неуверенно заметил Назар, но возражать не стал.
Учитель Юра, изначально похваливший всю затею, новые
бутылочные «морды» жарко раскритиковал. А Кирилл махнул рукой, его доводки уже
не требовалось. А мама высказала огорчение:
— Ты все придумал, а зарабатывают теперь другие. Раньше они
тебе хоть какую-никакую копеечку за головы платили, а теперь все сами делают.
Сами ляпают и сами продают?
Кирилл пробовал успокоить:
— Я и так нормально зарабатываю. Кирющенко перевел меня.
Стеклобой уже не сортирую, с грохотами не вожусь. Я теперь кнопки нажимаю, за
приборами смотрю.
— Куда-куда перевел?
— От шихты сразу на линию.
— И что?
— На семьсот рублей больше теперь будет.
— А ваза ваша на вокзале теперь сколько стоит?
— Иван продает по пятьсот.
— И часто ходит?
— Каждый день.
— Вот видишь! Люди уже мотоциклы покупают, а у тебя только
семьсот рублей за месяц плюсом. Немного разживешься.
— Так мы этот мотоцикл вместе покупали…
— Дурачок ты, право! Иван теперь с мотоциклом, и Наталья
рядом с ним. А раньше-то у тебя эта девушка на чердаке днями сидела, смотрела,
как рисуешь. Пора бы и подумать.
— Потом подумаю. Космического лебедя закончу и подумаю, —
примирительно ответил Кирилл. — А то соображать и рисовать одновременно не
получается.
Начало долгожданного отпуска обернулось чередой
неожиданностей.
В первое свободное утро он особо тщательно вымылся. Писать,
как сочинять или играть, необходимо в чистом теле и свежем белье. А потом тихо и
долго сидел в мансарде, бездумно глядя на свое полотно, только иногда меняя угол
осмотра. Прикасаться к кистям и краскам вдруг совсем расхотелось, и тем более
что-то дописывать или править. И тут пришло удивление: «Неужели закончил?» Решил
не трогать, а отнести в клуб, Юре.
Юра встретил картину молча. Он повесил неодетое полотно на
стену фойе и долго сидел напротив, все смотрел.
— Завтра сделаю багет. Здесь актуален белый и совсем
простой, строгий, широкий. — Юра говорил полушепотом, как бы проснувшись. Он не
отрывал зачарованного взгляда от холста. — Может, и правильно не стал ты
учиться. Ты уже художник, только писать и писать. У каждого большого художника
есть своя, неясная для многих магия. Ты просто повернут на лебедях. А у нас ведь
что не понимают, то долбят. А потом за что долбили, за то и наградят. А ну-ка,
скажи, что это за созвездие?
— Просто звезды.
— Ты что, такое с натуры нашел?
— С натуры здесь только берега и сопка. А остальное
придумал.
— Но это же наверняка какое-то созвездие!
— Какое?
Юра был в раздумье.
— Я его уже назвал: «Звездный лебедь», — отозвался Кирилл.
— Ну-ну, — с сомнением хмыкнул Юра. — Оставляй его пока у
меня. Завтра я багет сделаю хороший.
Весь остаток дня довольный автор шатался по пустынному
поселку. Вечером направился уже было к дому, но почему-то повернул к плотинке.
Он часто ходил на заводскую плотину, не зная, зачем.
Попросту сидел и ничего не делал, ни о чем не думал. Рядом безостановочно
грохотал завод, с дороги долетал шум машин. А здесь — лишь тишина, вода и небо…
На своем обжитом месте он увидел Наталью. Обычно резкая,
грубо-смешливая девушка на этот раз по-доброму улыбнулась:
— Привет!
— Привет, — буркнул Кирилл.
— Теперь я поняла, зачем ты сюда ходишь, — сказала Наталья.
— Час сижу и насмотреться не могу на это небо. Ты с него и рисуешь?
— Да, — легко соврал Кирилл.
— Вот что, Кира, приходи вечером в гараж к Ивашке.
— Ну ладно, приду… — нетвердо сказал Кирилл.
— Приходи. Мы там каждый день собираемся.
В субботу неожиданности продолжились. Кирилл ожидал
почувствовать свежесть утра, ощутить четкость мира. Не ощутил. Возникали и тут
же исчезали какие-то неясные обрывочные видения: созвездия, Наташа, Юра, завод,
вокзал, мама, лебеди. Надо было срочно все это прояснить. Но Кирилл тупо, без
мыслей и чувств сидел у недавно загрунтованного холста. На душе было пусто. Пора
было идти в клуб.
— Ты зачем забрал картину? — возмущенно выпалил Юра прямо
на пороге.
— Какую картину? — непонимающе спросил Кирилл.
— Ту, для которой я два дня багет готовил! Для лебедя
твоего… Там ведь и дописывать нечего — одеть да и выставлять. Где она?
— Не знаю! Я не брал.
— А кто же взял?
— Не знаю…
Сумасшедшие поиски картины, беготню по людям Кирилл
воспринимал через туман полусознания. Билось одно: лебедя нет и не будет. Что-то
поменялось в мире.
— Нет, Кирюша, не нашли, — вечером плачущим голосом доложил
Юра.
— Нормально. Не переживайте. Я еще напишу, — автоматически
проговорил Кирилл.
— Ох, Господи, беда-то какая. Я же хотел тебя просить
сделать пригласительные. Приезжает из города театр, а билетов-то у нас нет.
Арамыч всё оплатил. Я маркером места пронумерую и раздам приглашения. Вот и
будут как бы билеты. Начеркаешь мне макетик?
— Конечно. Сегодня?
— Лучше бы сегодня.
— Хорошо. Как называется спектакль?
— Да по-дурацки, сейчас посмотрим, — в растяжку промолвил
Юра, листая страницы растрепанного ежедневника. — Комедия «Скотный двор».
Автоматически покончив с макетом, к Ивану Кирилл, конечно,
не пошел, даже не вспомнил о гараже. Доплелся до дома и рухнул. В обед его
разбудили Наталья и Иван — с самого утра, оказывается, было организовано
активное расследование хищения картины. И детективы в один голос вопили о том,
что преступление уже раскрыто. Главным подозреваемым был выбран Арам Ильич
Сарьян, директор завода, в самый день происшествия вывозивший из клуба листы
фанеры. Между этими листами вполне могла уместиться картина.
У Кирилла отлегло от сердца — появилась надежда.
А события шли своим чередом. Орава нарядных зрителей,
желающих смотреть спектакль, уже направлялась к клубу. Это было непривычное для
поселка действо. Друзья едва поспели занять места, усадили Кирилла. С первой
секунды спектакля со сцены ударил грохот модной музыки, барабаны
неистовствовали, полились потоки света. Актеры громко говорили, бегали, дрались,
пели. Изображалась будто бы деревенская жизнь. В зале уже посмеивались, а то и
хохотали. Комедия!
Внимание Кирилла было занято несколько необычными
декорациями и одеяниями актеров, изображающих персонажей скотного двора.
Удивляли натуралистические детали — намордники и поводки на некоторых
исполнителях. Какая-то толстуха носила на себе седло со стременами. Что это за
диво?
В середине спектакля народ уже безудержно хохотал. По сцене
ходили люди, постоянно прикладываясь то к граненому стакану, то к большой бутыли
с мутной жижей. В финале исполнители навесили себе на шеи крупные колокольчики.
В фойе к Кириллу подскочил взвинченный Юра и затрещал:
— Вот так авангард. Не театр это, а теарт, чисто шарлатаны.
Тут подошел взволнованный Арам Ильич и ухватил Кирилла за
пуговицу рубашки:
— Слушай, мальчик, беги скорей на производство и бери там
восемь ваших ваз на подарки артистам. Видел автобус, туда и принесешь.
Кирилл не мог возразить директору.
У ночной смены в цехе был технологический перерыв. В
стороне от грохочущих станков на принесенных из курилки банкетках сидела
бригада. На столике возвышалась двухлитровая бутыль с мутной бражкой и лежала
закусь.
Изрядно подогретый Кирющенко вещал:
— Да какие вы стеклодувы! Стеклобои вы настоящие! Ни одной
же смены не прошло у вас без брака. Горе-стекловары вы! А с каждой бутылкой надо
нежно, ласково, как с девушкой. Особенно пока горячая.
— Дядь Назар, мне Арамыч приказал восемь ваз забрать на
подарки артистам, — сказал Кирилл, подойдя к застолью.
— Бери, что за вопрос. Только бери те, которые с нормальной
головой.
Бригада разбрелась по участкам. А Кирилл стал собирать
вазы. Он помнил наказ директора и отбирал китчевых уродин с бутылочными
венчиками вместо голов.
Актерская труппа, окутанная сигаретным дымом, уже топталась
у автобуса. Кирилл долго не решался приблизиться. Ждал, пока актеры начнут
подниматься в автобус. И вот дверцы открылись. Нагоняя последнего пассажира уже
в дверях автобуса, Кирилл наконец решил представиться:
— Здравствуйте. Меня зовут Кирилл Будылин, можно Кира.
— И что? — рассмеялся тот. — А я Евгений Нильский. Хотя,
понятно, тоже Кира. У вас в Будылино, наверное, все Киры, киряют?
— Нет. Вот, Арам Ильич просил вам вазы передать.
— А кто такой у нас Арам Ильич? — веселился Нильский.
— Директор завода, Сарьян его фамилия.
— Как же, как же. Мы с ним подружились. Ну, давай сюда
дары.
— Вот.
Кирилл протянул лебедя.
— Какая же это ваза? — ошарашенно прыснул Нильский. —
Оставь-ка лучше их все себе… Будь здоров! Много не пей!
Автобус тронулся… А к горлу Кирилла резко подкатила досада:
чего они вазы-то не взяли. Размахнувшись, он грохнул стекляшки об асфальт. Под
ногами широким веером разлетелись зеленые брызги.
Вернувшись в клубное фойе, Кирилл неторопливо вынул из
багетов все свои лебединые листы и картоны. Пересчитал.
— Юре завтра скажите, что я забрал свои рисунки. Ладно? —
сообщил он сонной вахтерше и пошел на плотинку, на свое место.
В темной поверхности воды плескались звезды. До самого
рассвета Кирилл неспешно отпускал лебедей, сминая каждый листок. Он бросал его
как можно дальше, чтоб попасть в течение. Наблюдал, как белый силуэт плывет
корабликом до верхней кромки водопада и ныряет вниз. Когда за сопкой робко
заалела заря и над водой стал расстилаться туман, исчез последний кораблик.
Я купил эту картину спонтанно за какие-то гроши ночью на
безымянном полустанке. И лишь потому, что мне навязал ее бойкий торговец.
Хотелось поскорее отделаться от него и спокойно покурить. Когда вернулся в тихое
купе, холст закинул на пустую полку, уверенный, что покупка там и останется. Вот
бы глупость-то сделал, не погляди на картину утром!
Пронзительная, ясная и драматичная живопись. Пожалуй, самая
лучшая работа в моей небольшой коллекции. Часами готов на нее смотреть, с разных
точек открывая новые и новые детали. Где он, неведомый автор?
Картина никого не оставляла равнодушным. Меня постоянно
спрашивали об этом мастере, где он и что с ним. Я сам был бы рад это знать, но
где его отыщешь? Название того полустанка безнадежно забылось. Только и помню,
что была ночь и кругом ничего не было видно.
Я придумал этому холсту название. Теперь произведение
зовется «Созвездие Лебедь». Есть у него и домашнее прозвище — «Cygnus». Все
просто: так называют лебедя орнитологи и астрономы.
Пришлось побиться в догадках, какое созвездие собрано на
полотне. Автор явно был с астрономией накоротке. Это же лебедь из «Уранографии»
1690 года! С почти такой же изломанной и странной пластикой, как в атласе
Гевелия.
Но только графика купленной мной картины вся соткана из
света, в ней нет линий, лишь отблески, блики и потрясающее звездное сияние. На
небе — лебедь, а вот в отражении — крест, силуэт лебедя, разрываемый бурной
рябью морщинистых волн. Вот вам и Северный Крест! Драматично это и живописно.
Такого больше нигде не увидишь, только в жизни да вот на этом полотне.
Назойливые размышления о том художнике, долго не дававшие
покоя, однажды попросились на лист. Жизненная вязь обыкновенных слов сама собой
сложилась в достоверную историю. Не очень-то пришлось придумывать и сочинять.
Просто эта история складывалась из жизней многих знакомых мне безымянных
мастеров. И герой повести также собран из обрывков судеб, как «Cygnus», разъятый
рябью.