Зима 1978-го была у нас настолько суровой, что без особой надобности никто и
носа не высовывал. Над редкими прохожими струился пар от дыхания, а снег хрустел
под ногами, как ползущая галька.
Мне надоело мерзнуть в ожидании трамвая, и я отправилась быстрым шагом по скверу
центральной улицы Ленина от «Совкино» в сторону УПИ. Высокие сугробы скрывали
кусты, и стволы деревьев тонули в снегу чуть ли не до самой кроны. Было красиво
и в то же время жутко от этой студеной оцепенелости. Раза два попались на дороге
комочки замерзших голубей, и стало совсем тоскливо. Я уже не смотрела по
сторонам — скорей бы дойти!
И тут в отдалении увидела человека, идущего навстречу. Над его головой что-то
маячило и непрерывно двигалось. Он шагал медленно, будто плыл, в такт себе
дирижируя правой рукой. Он то прижимал ее к груди, то отводил в сторону. Мистика
какая-то! Я даже остановилась. Сквер был насквозь пустынным. Только я и он,
который приближался. И вот уже стало видно: человек движением сеятеля что-то
ритмично раскидывал, а над ним небольшой стайкой кружили птицы. Да, он кормил
птиц. Это был Владимир Назин, поэт. Он тогда готовил свой очередной сборник
«Пятистенка». В 1979-м он вышел в нашем Средне-Уральском книжном издательстве.
До этого здесь же увидели свет «Зов крыла» и «Ветер веков».
Мы поздоровались, он широко улыбался, румяный, в закуржавевшем латаном
тулупчике, в огромных валенках. Стеганой рукавицей он прижимал к себе тряпичную
сумку, похожую на наволочку, уже полупустую.
— Вот, от УПИ иду, — сообщил он с детской гордостью, пряча правую руку в карман,
— пока морозы, каждый день угощаю. Они уже привыкли, ждут.
Птицы кружили по снегу, подбирая корм.
— А вы-то куда по такой стуже?
— Да до Восточной, иду быстро, одета тепло.
— Ну-ну… Я вот сумку опростаю, да и домой. Пока иду, строки в уме прокручиваю,
кое-что поправить надо. Да еще в магазин вот, для этих бедолаг крупу купить.
Мы распрощались.
Через пару недель Назин пришел в издательство к своему редактору. Поздоровался,
как всегда застенчиво. И они отправились «на ковер», в тихую комнату, которая
была у нас в издательстве и библиотекой, и залом заседаний, и исповедальным
местом и площадкой творческих поединков.
В 1986 году Володя принес тонкую папку стихов будущего сборника «Колосья».
Редактировать эту рукопись довелось уже мне. И беседы наши со временем не
ограничивались только рабочей темой. Надо сказать, «разговорить» его было не
так-то просто. Это был, скорее, молчун.
Теперь я увидела в этом человеке и цельность, и противоречивость натуры,
болезненное самолюбие и повседневное мужество в преодолении своего пожизненного
недуга. Нервный тик мгновенно искажал его лицо и тут же исчезал. После этого у
него дрожали и прыгали пальцы. Однако речь была ясной, и мнение свое он
отстаивать умел. И споры у нас, конечно, были. Но удивило меня другое. Когда,
наконец, все было определено, и рукопись оставалось передать главному редактору,
неожиданно в дверях появился запыхавшийся Назин:
— Здравствуйте, вы еще главному не отдали?
— Вот как раз собираюсь.
— Слава Богу, можно на одну минуточку, запятая, всего одно слово поменять?
Он сел за свободный стол, быстро перебросил страницы, нашел нужную, черкнул
ручкой, потом надписал над строкой и показал мне: «Вот, ночью стукнуло!» Слово
это оказалось действительно более точным, хотя и прежнее было вполне приемлемым.
Да, он продолжал работать, прокручивать в памяти уже сданную работу, собранную
книжку. Такое бывает нечасто.
И еще: Володя умел восхищаться и смаковать стихи своих друзей и даже случайных
попутчиков. Хвалил, щедро раздавая не всегда заслуженные авансы. Этой чертой он
роднился с поэтом Борисом Марьевым. Тот с чужой удачной строкой носился как с
собственным детищем. Артистично декламировал и хвалил, хвалил, хвалил. Такое
дело — большая редкость. Поэтической братии более свойственно, как говорил
Есенин, оплевывать друг друга.
Как-то просто из интереса я спросила у Володи, был ли он в армии, в каких
войсках. Назин уставился на меня, потом в окно, покраснел, глаза стали влажными,
он глухо, отчужденно произнес: «Зверское это было время, можно сказать, подлое».
Я растерялась. Какую-то минуту мы сидели молча. Потом он резко встал, рубанул
воздух рукой:
— Ну… я пойду? Я обещал тут партию сыграть. До свидания.
И он быстро вышел.
Позже я вспомнила разговор о давнем чехословацком мятеже, и кто-то вскользь
заметил, что Назин был вроде бы в числе группы войск, отправленной в
Чехословакию. Не знаю, действительно это было, или он испытал на себе
«неуставные» отношения, но в армии его явно что-то покалечило. Я так жалела, что
причинила ему боль своим обычным вопросом.
Чем дальше продолжалось наше отрывистое знакомство, тем больше открывалась
какая-то несуразность, даже нелепость этой судьбы, странность жизни хорошего,
талантливого и доброго человека. Безоглядная щедрость, готовность помочь,
поделиться сочетались в нем с дремучей безбытностью. По велению момента он мог,
забыв обо всем, рвануть куда угодно, дружески сойтись с кем попало в жаркой
беседе о поэзии, о шахматах. И о птицах, для которых он при своей бедности
закупал корм на холодную пору.
Творческая судьба Назина на первый взгляд была удачливой: вышло все-таки семь
сборников. Тоненькие, скромно оформленные книжечки. Но мало кто знал, как его
жалили друзья-товарищи, и критика порой била наотмашь. Назин терпел это
беззлобно, не покидая своего творческого пространства. Так заядлый таежник
терпит комаров.
Владимиру Назину, как многим пишущим, пришлось сменить немало профессий. В
тяжелой работе он был неутомим, азартен. Работая в шахте, он встречал теплоту и
понимание, умел дорожить дружбой. Иногда в жестокой жизненной круговерти он
терялся и надолго уходил в себя, но всегда спасением, смыслом его бытия была
поэзия.
Тоненькие его книжечки и на сегодняшний день обитают в библиотеках и на полках
друзей. В стихах Назина открывается душа чистого, много пережившего человека и
труженика, с равной ответственностью относящегося к любому делу. Горько, что
такие люди нередко по скромности своей как бы уходят незаметно из жизни.
Но уже совсем недопустимо, что в объемистом архиве Союза писателей попросту
исчезают их личные дела. Так случилось с поэтом, членом союза писателей
Владимиром Назиным. Когда мы обратились туда в надежде найти фотографию и что-то
уточнить, нам совершенно спокойно сообщили: «Досье Назина нет, наверное,
потерялось во время ремонта». Вот так. Портреты, да и дела ныне здравствующих
наверняка все на месте.
Наш звонок, однако, не остался без внимания. Нас спросили о причине публикации
стихов Назина, мол, не дата ли какая-то у него. Нет, не дата…