Письма и дневники незаметно и определенно ушли в прошлое как жанр. Теперь пришла пора открыто высказываться по любому поводу на любое ухо, благо, что появилась возможность свободного выражения мнений и суждений в Интернете. Так или иначе все равно теперь присутствует самоподача человека — все выставлено на общее обозрение. А с теми «устаревшими» дневниками и письмами в конвертах, похоже, исчезла исповедальность душевных признаний.

Настоящий дневник пишется прежде всего для себя, и тем вернее слова, мысли и интонация пишущего. Страницы, вобравшие в себя какой-то временной отрезок жизни, судьбы, показывают состояние личности — ее взросление, накопление опыта.

В нашем журнале публиковались дневники мальчика Мини (Михаила) Саксина, найденные в одном из заброшенных домов в городе Ростове Великом Ярославской области. В них запечатлены события предвоенного времени и то, как Советская власть воспитывала юное поколение. «Исповедь клеенчатой тетради» Николая Медведева из Калининграда, работавшего на рыболовецких судах в крайне суровых условиях, открыла читателям «Проталины» неведомое — другую сторону так называемой морской романтики. «Кровавая жатва» — под таким заголовком увидел свет дневник танкиста Ивана Панарина, заносившего свои наблюдения в трофейный блокнот, найденный где-то на немецких развалинах.

Теперь читателям откроются страницы писем призывника Игоря Митюшина, проходившего армейскую службу в застойные 1980-е. Он писал родителям в Свердловск из города Свободного Амурской области, а затем из Хабаровска. В июне 1984-го Игорь вернулся из армии домой.

С 1985-го живет в Москве, где успешно воплощает свои замыслы на почве авторской журналистики. Начинал с должности телеоператора, был репортером, режиссером, редактором и даже шеф-редактором целого телеканала. Часто публикуется в центральной прессе, объездил всю страну от Курильских островов до Калининградской области, имеет работы и в области кинодраматургии.

Письма Игоря присланы в редакцию его матерью Ириной Панаевой-Римской, ныне живущей в Израиле.

«Проталина»

Здравствуй, мама.

Где же письма, два месяца без тепла и твоих слов.

За все это время я написал не так много, прости меня, но ведь я писал, а ответа нет. Как страшно, если эти письма потерялись, если они до сих пор не дошли. Так тяжело повторять все с начала, возвращая слова и мысли, улетевшие в никуда.

Не пройти по старому следу, но все же оборачиваюсь назад, к строчкам тех недошедших писем.

Я служу на Дальнем Востоке, в маленькой авточасти, запрятанной в тайге. Здесь, в общем-то, все нормально, а точнее, даже хорошо. Всё — чтобы жить. Для воинской части — просто максимум условий. Но что бы ни было здесь, я остаюсь дома, рядом со всеми вами. Можно привыкнуть к здешней жизни, точнее, я уже привыкаю, хотя до конца, думаю, не удастся. Зажить тут, слиться со здешним миром я никогда не смогу. Там, рядом с тобой, на улицах Ленинграда, в стареньком кресле, и на кухне Маринкиной квартиры, в Димкином доме, возле бабушки осталось столько всего, что безмерен эквивалент.

Здесь дни растянуты бесконечно, и нет ни одного, чтобы ты не задержался на миг и не вспомнил о времени. Но потом, вдруг, в один момент, останавливаясь, замечаешь, как оно неустанно летит.

Мне, конечно, здесь тяжело. Без вас я совсем один, да к тому же еще без писем. Напиши мне хоть что-нибудь. Напиши, что там у вас. Как ты, как отец (ему я тоже напишу), как бабушка, как Анютка (она должна была сдать экзамены, так сдала?). А ребята — где они, может, кто объявлялся, что с Мариной (от нее тоже нет ни одного письма).

Что сказать о себе, даже не знаю. Служу, как и все, работаю. Здесь строевой службы как таковой немного, в основном работа. Свободного времени практически нет, а писать вам хочется постоянно. Ты знаешь, я пишу тяжело и медленно, поэтому особенно горько, когда не доходят письма. Говорят, из карантина не дошло ни одного письма. Но ведь я посылал и позже, когда нас распределили по ротам. Многие из наших уже получили весточки, а я все жду.

Скучаю по дому, по тебе. Все еще очень близко. Мне теперь жалко времени, ни на что потраченного там, жалко разменянных эмоций, жалко, что не был с тобой так близко и так долго, как это могло бы быть, жалко всего, ушедшего безвозвратно. Здесь, мучая свою память, по нескольку раз вспоминаешь все самое лучшее, и только здесь даешь настоящую цену всему, что с тобой было.

Игорь.

P. S. Привет от меня всему семейству, пускай они мне тоже напишут, я буду ждать.

Здравствуй, мама.

Пришли твои телеграммы. Теперь все стало ясно до конца. Значит, пока ничего до тебя не дошло. Где же письма? Совсем недавно послал я еще одно, может, оно дошло! Сейчас нет сил ждать. И я снова тебе пишу.

Боже мой, как это страшно — два с половиной месяца, столько дней и ночей жить вдали и не иметь вестей, ведь не знаешь о тех, кто вдали и что с ними может случиться.

Вчера два часа ждал на переговорном пункте. Всего-то лишь два часа, да я бы прождал век, лишь бы только услышать твой голос, мама. Но так и не дождался, я должен был уйти.

Я прошу тебя, не надо сюда приезжать. Во-первых, здесь нет условий. Вокруг тайга, поэтому в увольнительные не пускают. Тебе пришлось бы остановиться в городе за 70 километров от части. И неизвестно, как и на чем бы ты добиралась. А во-вторых, не надо, потому что тут же придется опять расстаться. Просто пиши мне почаще. Ты знаешь, я так жду этих твоих писем, так хочется поскорей получить ответ!

В одном из пропавших писем ушло в темноту мое поздравление с днем рождения. Что ж, хоть теперь прими мои опоздавшие пожелания. Я поздравляю тебя! Твой день рождения — это наш с тобой праздник. Желаю тебе всегда быть молодой, и чтобы тебя всегда окружало тепло. Желаю тебе не мучиться обо мне, а просто любить и ждать, как все матери ждут домой своих сыновей.

Мама, здесь, вдалеке, заново переживаешь, передумываешь свою жизнь, чувствуешь — слишком много ушло, и свою вину за ту боль, что когда-то тебе принес. Прости ты меня за все. Мама, я так люблю тебя, люблю сыновней любовью, и здесь я ощущаю это в тысячу крат сильней.

Буду писать и Ей, делить себя между вами. Если знаешь о Ней хоть что-то, напиши. Может быть, она куда-то уехала, и письма лежат в молчаливом ожидании ее рук и глаз. Узнаешь — напиши.

Игорь.

P. S. Всем опять те же приветы, и вышли мне немного денег. Не переводом, а просто положи в сгиб бумаги в письмо, рубля три, и этого хватит, а больше не надо.

Здравствуй, мама. Вчера получил твое письмо, первое за все это время. И в маленьком конверте ко мне прилетели дом и ты, и друзья, и город, и все то, что было. Настолько сладко и настолько горько было читать, что трудно сказать об этом. Прости меня за излишний сентиментализм, слезы просто застилали глаза. Первое письмо от тебя. А я пишу уже девятое. Я не верю больше в почту.

Немного о твоих вопросах.

Друзья? Да, пожалуй, нет. Ты знаешь, я так ни с кем и не смог сойтись. С кем успел сблизиться по дороге, по прибытии всех раскидали по разным частям. И вот я здесь один. Хорошие ребята, конечно, есть. Но близкого мне человека пока не нашлось. Что же касается начальства, то тут все в порядке.

Мама, в общем-то, все в порядке. Смогу пережить все, чтобы только вернуться к вам.

Игорь.

Здравствуй, мама, здравствуйте все — Аня, бабушка, тетя Люда.

От вас пошли письма. Получил одно от Димки и целых два от отца. От Маринки пока нет, но я хоть знаю, где она, и жду. Как здорово получать письма, каждое — как кусочек дома, немного той моей свердловской жизни. Спасибо вам за каждый листочек.

Сейчас, когда сменился из наряда по штабу, выпало свободное время ответить вам.

Сегодня у нас праздник — десятилетие части. По этому случаю в обед давали лимонад и печенье. В штабе в честь праздника было немного работы, так что я, в общем-то, за сегодня отдохнул. Да, кстати, вы только не подумайте, что наряд по штабу — это достижение с моей стороны. Нет, это такой же наряд, как и все остальные, к тому же хожу я в него всего во второй раз, а до этого был в наряде по столовой (не самое приятное место, хотя, казалось бы, чего лучше)…

Игорь.

Здравствуй, мама.

Сегодня там у вас праздник, а здесь — здесь просто свободное время. А для праздничного настроения на завтрак нам давали кофе и пирожное, на обед — по бутылке лимонада и по котлете. И вот теперь, наевшись и напившись, я удалился ото всех и сел за это письмо.

Никаких серьезных изменений у меня не произошло. Эта фраза есть, наверное, в каждом моем письме, но что поделаешь — время идет, но ничего не меняется. Хотя нет, кое-что все-таки произошло. Недавно к нам в часть пригнали 13 человек. Это младшие сержанты, все ребята нашего призыва, попали к нам сразу после учебки. Хотя я толком ни с кем из них еще не сошелся, но, видимо, там есть хорошие ребята, так что надеюсь, что кончится мое одиночество. Через неделю ожидается еще пополнение. Конечно, сначала они, как и мы, будут в карантине.

И еще событие: у нас демобилизовался один человек. Теперь начало положено, скоро, видимо, пойдут и другие. Вот видишь, полгода я уже отслужил, отмотал самое тяжелое время. И хотя все еще тяжело, уже есть надежда на что-то лучшее.

Помнишь, когда я попал в госпиталь, ты была рядом. Как вовремя были твои слова о том, что хочешь иметь здорового сына и здоровых внуков! Если бы ты только знала, как все изменилось во мне после этих слов! А то в голове бывали такие мысли, что страшно вспомнить. Но все же я жив и здоров, и у меня есть надежда.

А теперь давай о письме, о твоем письме сюда в часть. Мама, ну зачем ты это сделала! Зачем? Сейчас я безмерно жалею, что рассказал тебе слишком много. Жалею даже не из-за этого письма, а из-за того, что заставил тебя так мучиться. И вот это письмо. Когда я прочел, что ты написала письмо замполиту, я просто за голову схватился. Сейчас, когда ты читаешь это письмо, ответ из части, наверное, уже лежит на твоем столе. И пойми меня правильно: я не мог написать по-другому. Здесь другая жизнь, другие измерения, другие люди. Но дело даже не в этом.

Один раз, еще в школе, у меня был случай, ты его не знаешь. Я учился в восьмом классе. Как-то меня остановили несколько ребят и потребовали деньги. Я не дал, и тогда меня избили. Не так, чтобы очень сильно, но для меня это было ужасно. И знаешь, что я сделал? Я стал готовиться убить их. Я знал, как их можно было найти, и стал готовиться, причем очень серьезно. Представляешь, каким сильным было потрясение! Я просто считал, что они не вправе жить, что это грязь, которую надо стереть с лица земли. И вот я поговорил с отцом. И хотя с ним я тоже не стал вдаваться в подробности, все-таки кое-что рассказал. Не знаю, догадался ли он тогда обо всем или нет, но он мне сказал одну вещь, которая меня остановила. Он сказал, что у них тоже есть матери, и что бы было с ними, если бы их сына кто-то убил. Я представил это, и все у меня ушло. Так вот здесь нечто подобное. И замполит прекрасно понимает ситуацию, и кончилось тем, что он взял мою отписку.

Я, конечно, понимаю, что это не совсем наша философия, но все же, когда я понял эти простые истины, мне стало легче, потому что ушла ненависть. А кроме того, для полного успокоения вспоминаю Льва Толстого и живу дальше, действительно не желая зла.

Можно ответить, что всепрощение — не выход. Но, в конце-то концов, ведь многие из тех, кто бьет, просто не осознают, что делают. Их били, и теперь бьют они, считая, что вправе это делать, потому что сами через все прошли. А если кого-то из них отправить в тюрьму или дисбат, осознание не придет. Человечным можно стать только среди людей по эту сторону решетки. Прости, что повторяюсь, но, когда я думаю обо всем этом, мне действительно легче. Я чувствую себя выше. Поэтому твое письмо замполиту даже просто лично для меня оказалось напрасным. И еще, меня несколько удивил отец, который санкционировал это письмо. Я думал, что он-то поймет правильнее.

Ладно, хватит. Сегодня праздник, и я всех вас поздравляю. Конечно, хочется сейчас быть с вами, дома. Иногда ностальгия настолько захватывает, что просто слезы наворачиваются, но я креплюсь и жду, что придет время моего возвращения домой.

Игорь.

Здравствуй, мама.

Извини меня, что опять не писал столько времени. Просто работа, наряды. Уставал. На письма не хватало сил. Видишь, полосатость жизни отражается и на письмах. Получал уйму писем, буквально ото всех. Шикарно. Но никак не мог сесть за ответы. Ходил и мучился этим.

Иногда по воскресеньям нам устраивают выходной. Так что появилось время, и первым делом спешу написать тебе. Дело в том, что выходной у нас не совсем полный. После обеда начинаем подготовку и в 17.00 заступаем в караул. Людей не хватает, так что ходим через сутки. Конечно, устаешь, но и к усталости тоже привыкаешь.

Подумать только, сегодня уже 13-е февраля. Раньше считал каждую минуту, а теперь не успеваю оглянуться. Видимо, внутренний ритм резко изменился. Да и вообще стало значительно легче. Прежде всего стали другими отношения. А поскольку они и делали погоду в моей жизни, то теперь, могу сказать, все идет к лучшему.

Стал я как-то активнее внутренне, уже не замыкаю все на себя. Стал присматриваться к людям, к их поступкам.

А теперь ответы на все твои вопросы.

Знаешь, сколько я ни думал насчет военного училища, меня до сих пор не тянет туда. Мамочка, я ведь чисто гражданский человек, к тому же уже давно выбравший свой путь. И мне никак не хотелось бы затягивать свои прямые отношения с армией больше, чем на два года.

Здоровье у меня нормальное, кормят хорошо. Письма ваши доходят. Недавно получил твои московские бандерольки. Мама, все это прекрасно. Ах да, письмо в конверте — тоже.

Погода у нас, правда, несколько ухудшилась, мороз. Температура опускается до 35—37 градусов. Но в казарме тепло, в караулке тоже, на постах у нас дают тулупы, лицо закрываем шерстяным намордником, так что видно одни глаза (у меня — очки), руки — в меховых рукавицах, валенки. Так что за два часа на посту замерзнуть просто не успеваешь. К тому же нам выдают теплое нижнее белье. Да, еще получил новые сапоги. За два года их дают только три раза. Как говорится, первые сапоги я уже стоптал.

Ну вот, мама. А сейчас у меня к тебе просьба. Дело в том, что я поговорил с замполитом насчет театра. Правда, совершенно еще не знаю, как это все будет выглядеть, получится ли у меня что-нибудь вообще, но попробовать попытаюсь. Так вот, мне нужен материал — драматургия. Здесь достать что-нибудь подходящее совершенно невозможно. К тому же у меня к материалу уйма требований.

Вещь должна быть не очень большой. На большую просто не хватит сил.

Она должна быть необычайно талантливой, захватывающей с самого начала, и в то же время простой, без особых интеллектуальщины и эстетства. Видишь ли, здесь ребята все простые рабочие, шоферы, и того же моего Ж. Ануя они просто не воспримут, ведь к нему нужно прийти. А это будет моя первая постановка. Мне ведь надо привлечь ребят, с самого начала заинтересовать.

Не обязательно эта вещь должна быть армейской, даже наоборот, пусть это будет совсем отвлеченная штука, и хорошо, чтобы она была смешная, ведь смех в первую очередь вызывает отдачу. Возможно, это будет даже не пьеса, а рассказ, я постараюсь сам обработать его, но, конечно, гораздо лучше, чтобы была готовая драматургия.

Она должна быть относительно проста постановочно, число действующих лиц должно быть небольшим, ну и, сама понимаешь, с женскими ролями у меня завал.

Вот видишь, требований уйма. Может, из Шукшина что-нибудь подойдет, может, еще что. Мама, поищи, спроси в библиотеках, привлеки к этому делу отца. Может, удастся хоть что-то достать. Ведь очень бы хотелось попробовать.

Вот пока и все. Привет всем от меня, пишите, я жду ваших писем.

Игорь.

Вчера отправил письмо нашим. Там моя фотография, правда, маленькая и ужасная, но что есть. С почтой пока все нормально. Посылку получил, спасибо, очки целы, так что все хорошо. На днях пришла твоя бандеролька с материалами. Деньги в посылках тоже доходят. А вот насчет материалов хочу сказать, что это не совсем то. Мама, ну что ты! Здесь ведь подавляющее большинство относится к театру как к давно изжившей себя форме искусства, а некоторые с ним вообще не сталкивались. Я уже не говорю о том, что слово «классика» вызывает панику. К ней просто не готовы. Бесполезно что-либо бросать на неудобренную почву. Нет, классика — это, конечно, великая, сильная штука. Она прекрасно пойдет потом, на вторую или даже на третью постановку. А сейчас надо простую, легкую, общедоступную вещь. Надо чем-то расшевелить, с чего-то начать и постепенно поднимать уровень.

Нужна какая-то вещь либо очень смешная, либо очень страшная, либо очень грустная. То есть нужны крайности, вызывающие сиюминутную реакцию. Но в то же время материал должен быть постановочно добротным, чтобы самая сиюминутная эмоциональная реакция была очень сильной и глубокой. Хотя это, пожалуй, уже в большей степени мое дело.

Я еще не могу выходить на символизм, какие-то условности не примут, это уже следующий этап, рассчитанный на подготовленных, заинтересованных людей. У ребят самый элементарный уровень эстетического образования, они не могут отреагировать в данный момент, что требует не только эмоциональной отдачи, но и чисто сознательного осмысления. Я ведь не зря просил посмотреть Шукшина. Жалко, что я не знаю «До третьих петухов». Если она попадется тебе, загляни в нее. Да, еще бы какой-нибудь маленький рассказик для сценки, чтобы раскачаться. Может, что из юмористических рассказов: Жванецкий, Зощенко? А, впрочем, особенно не мучайся.

Ладно, хватит об этом. У меня все хорошо. Жив, здоров, настроение нормальное. Время идет. Через месяц будет год, как я призвался. Вот видишь, позади уже почти половина срока, а будто ушел вчера. Конечно, когда заглядываешь вперед, то кажется, что еще слишком много, но если время пойдет так же быстро, как в эти последние полгода, то лучшего и желать не останется. Так что не беспокойся ты так обо мне. Сейчас уже совсем другое дело, другие мысли, другие отношения. И, несмотря на то, что вы остаетесь главным, к чему стремлюсь всей душой, жизнь вносит новые коррективы, и привычка берет свое.

Мама, ты писала, что хочешь приехать. Ну что ты, не надо. Я ведь уже взрослый человек, мужчина, а ты со мной все как с младенцем. Я, конечно, понимаю, что ты скучаешь, переживаешь, хочется меня увидеть, но неужели мы не сможем переждать этот год?

Действительно, ты мне тогда очень помогла, может, даже вообще вытащила меня. Но сейчас дело совсем другое. Я только начал привыкать, а мы лишь раздразним друг друга этой встречей. И опять же лишняя трата денег, сил, времени, а главное — нервов. Пусть лучше все идет, как было. Ты будешь писать мне, я по возможности отвечать, а через год я приду, и все будет еще лучше.

Здравствуй! Получил твое письмо.

Мамочка, милая. Я ведь писал тебе, но, видимо, из этих трех писем ни одно не дошло, опять письма теряются. Черт бы побрал эту военную почту! Ты извини меня, в конце концов, три письма за два месяца — это так мало, что я чувствую себя виноватым в том, что они не дошли. Писал не только тебе, писал отцу, Димке, бабушке, Марине, Анюте, Ольге. От них вообще ничего нет. От Маринки получаю письма, а в них одно: «Пиши!» Мама, если до тебя дойдет это письмо, позвони ей. Она, кажется, тоже ничего не получила. А я маюсь от сознания собственного бессилия. Не могу часто писать, а те редкие конверты, которые все-таки уходят, не пробиваются к вам. Передай ей, что я чувствую все так же остро, как и она. Я пишу, пусть она ждет, ведь должно же хоть одно из писем прорваться к ней!

Ну вот. А теперь буду наверстывать то, что до тебя не дошло.

Перемены есть, и серьезные. Время демобилизации и нового призыва говорит само за себя. Новичков нам дали всего пять человек, а ушло из части дембелей 38, людей уменьшилось, а объемы работ все те же, плюс к этому так же через сутки — в наряд. Хожу, в основном, в караул. Вот и сейчас сижу в караулке (только что пришел с поста) и пишу тебе.

Начал это письмо неделю назад, но кончить так и не успел, и вот вернулся к нему только сейчас. Пришли твое письмо и бандероль. Спасибо! Ты спрашиваешь, как мои дела. У меня все нормально. Жив, здоров, жалоб на самочувствие не имею, очки целы, правда, курить пока не бросил. Спасибо за деньги. Они очень кстати, я уже сам собирался попросить их у тебя. Хочу купить себе кое-что по мелочам. Да и вообще, раньше лишние деньги не имело смысла держать, они просто уходили. Теперь — дело другое. Кстати, твои опасения насчет спиртного совершенно напрасны. Мы ведь закрытая часть, запрятанная в тайге, и со спиртным здесь такая же проблема, как на гражданке с джинсами. Остается только одеколон в магазине покупать. Но одеколон я не пью, и распробовать его меня совершенно не тянет.

Что касается самодеятельности, то тут я слишком размечтался, все разбилось о такую простую вещь как полное отсутствие времени как у других, так и у меня. Режим работы крайне напряженный. Вот самый элементарный пример. Позавчера в полседьмого приходим из караула, а без пятнадцати семь, даже не успев умыться, не дождавшись ужина, уже едем на железнодорожную станцию: туда для нашей части пришел вагон цемента. Разгружаем его, возвращаемся обратно, время — 10.30. Остается только поужинать, умыться и спать. На следующее утро думали отдохнуть, посмотреть кино, как-никак воскресенье. Но тут выясняется, что цемент разгрузили не там, где нужно, и не так, как нужно. В результате до обеда все снова таскают цемент, после обеда — в баню, где усиленно отпариваем въевшуюся в кожу цементную пыль, а в пять часов — развод караула. А такого рода авралы — чуть ли не ежедневный случай. Если не цемент, то плиты, если не плиты, так машины. А когда ничего подобного нет, то приходится тем же авральным способом наверстывать то, что не успели сделать из-за этих погрузок-разгрузок, закопок-раскопок, и т. д., и т. п. Так что в наряде, можно сказать, отдыхаешь, хотя, по идее, все должно быть наоборот. Наверное, в любом другом месте я бы открыл рот и громко возмущался. Но тут, в армии, люди по-другому относятся к этому. Они понимают одно — надо. Понимают и работают. И я вместе с ними. Вот так и живу. И, что самое главное, практически ни о чем не жалею.

Мама, ты тут писала, что думаешь приехать в отпуск. Зачем? Не надо. Тогда, в тот приезд, ты меня здорово поддержала. Но сейчас я сам крепко держусь на ногах. Мама, я ведь у тебя взрослый мужик, а ты все пытаешься опекать меня. Не мучайся. Что тебе даст эта поездка — только выброшенные деньги, измотанные нервы. Мама, я уже привык воспринимать вас и дом в письмах, я стремлюсь к нему как к чему-то дальнему, ощутимому только мыслями. А твой приезд, боюсь, изнежит меня, и тем больнее будет, когда ты уедешь. Так что я тебя прошу, не приезжай, несмотря на то, как бы ни хотелось увидеть тебя.

Да, ты спрашивала про апрельские бандероли, я их получил. Сегодня пришла вторая телеграмма с вызовом на переговоры, но, видимо, я на сей раз не смогу вырваться. Мама, я ведь уже писал тебе, что переговоры здесь практически невозможны. Лучше просто пишите, а я постараюсь отвечать почаще. Да, если в скором времени будешь собирать бандерольку, положи туда лезвия, крем для бритья, станочек и пары две простых носков. Надеюсь, этой просьбой я тебя не отяготил? Вот, пожалуй, и все, что хотел написать. Время бежит со страшной скоростью. Остается все меньше и меньше. Большую половину я уже отслужил. Ждите меня, а я жду вас.

Игорь.

P. S. Всем привет. Да, если будет возможность, передай Ольге У-вой, что я для нее за пазухой припас кучку цемента (свистнул при разгрузке), и, если она не будет писать, то кучка эта, смачиваемая дождями и трудовым потом, затвердеет и превратится в порядочный камень. Обещалась писать, а от самой ни слуху, ни духу.

Отцу мой привет и поздравления по поводу диссертации. Пусть не обижается и пишет, а то от него тоже уже месяца три как ничего нет.

Здравствуйте, мои дорогие! Вы уж извините меня за то, что письма приходят так редко. Вернусь — все наверстается. Благо, осталось не так уж много. Зима, весна, и все. Я уже настолько отвык от многих вещей, что просто диву даюсь. Одичал, загрубел. Одна надежда — вернусь, и все встанет на свои места. А пока что борюсь с усталостью. Устал не физически, а морально. Так бешено хочется родных голосов, любимых пластинок, хороших книг, домашней еды, крепкого кофе. Когда же, наконец, это все вернется?

Неделю назад сдали итоговую осеннюю проверку за летний период обучения. Нас в связи с этим загоняли вконец. Но, слава Богу, на свете нет ничего бесконечного. Сейчас все по-старому: наряды, работа, работа, наряды. Дембеля-осенники пошли на аккорд, по окончании которого поедут домой. Но когда наступит это окончание, одному черту известно. Я ведь уже писал, что отсюда уходят очень поздно, так что и меня раньше конца июня не ждите.

Но хотя, с одной стороны, я не жалею, что попал сюда, мне необходимо было окунуться в эту жизнь, пропустить все это через себя, понять, прочувствовать не только эмоционально, но и физически; в то же время безмерно жаль уходящих мыслей, идей, безвозвратно потерянных дней, потому что знаешь, что там, дома мог бы за это время сделать в тысячу раз больше. Слишком многое я теряю, и не только то, что могло бы быть, но теряется еще и то, что есть. Именно это пугает больше всего.

Однако хватит. Надо кончать нытье. В общем и в частностях у меня все хорошо. Жив-здоров, ну, а в здоровом теле — здоровый дух. С ребятами у меня отношения нормальные, с начальством тоже вроде бы перемирие, так что живу себе потихонечку. Работаю, хожу в караул. У нас вот-вот начнется зима. Холода уже начались, только вот снег все никак не соберется. Ночью на посту холод. Так что у меня к вам просьба насчет шерстяных носков и перчаток. Но перчатки, если будете покупать, то коричневые, а то другого цвета не положено.

И еще собираюсь устроить разнос Анютке. Во-первых, вот уже скоро два месяца, как у нас здесь лежит магнитофон, а кассетами и не пахнет. Мне уже ребятам в глаза смотреть неудобно, обещал достать хорошую музыку, а оказалось — только зря трепался. Аня, если бы мы могли здесь что-нибудь достать, я бы тебя не просил. Но здесь тайга, сидим безвылазно. А, во-вторых, я забыл, когда от тебя было последнее письмо. Забросили вы меня совсем. Жду ваших писем.

Всем привет.

Игорь.

Здравствуй! Пишу, чтобы сразу все рассказать, чтобы не было темы для беспокойства.

Ну, во-первых, сразу: у меня все хорошо. Жив, здоров, настроение в норме, одним словом — все о-кей.

В Хабаровске от нашей части строится бокс (хранилище для машин), и вот меня и еще четверых ребят бросили туда в качестве рабсилы. Все произошло весьма спонтанно и молниеносно. Я был в карауле, простоял уже почти сутки, осталось еще раз сходить на пост. Неожиданно вызывают в штаб. И началось. С караула меня тотчас сняли, на сборы — полчаса. А какие там, к черту, сборы! В вещмешок, кроме теплых вещей и умывальных принадлежностей, ничего не входит. Да и все равно нельзя было брать. А через час мы уже ехали на станцию. В результате я оказался в Хабаровске. А точнее сказать, в районе Красной Речки (окраина города), может быть, ты знаешь это место. Часть, в которую попал, кадрированная. Здесь почти одни офицеры личного состава, около 15 человек, к тому же их состав постоянно меняется. Условия вполне приемлемые: теплая казарма с телевизором, туалетом, умывальником, пища съедобная, а остальное, как говорится, приложится. Правда, пока я толком еще ничего не знаю. Мы здесь только второй день, даже работать еще как следует не начали.

В перспективе пробуду здесь, видимо, до дембеля, и теперь уже совершенно точно, что будем служить до крайнего срока, то есть дома буду в первых числах июля, не раньше. Скорее всего, здесь и будем жить. Да это, наверное, и лучше. А то у нас на базе совсем жизни не стало. Начальство звереет, мы тоже. Постоянные конфликты с командованием. Здесь же вроде бы поспокойнее, все не столь жестко, и к тому же все-таки город. Может, и в увольнительные будем ходить. В любом случае круг уже не так замкнут.

А сейчас я в городе. У нас от казармы в трех шагах магазин. Мы туда вошли — просто глаза разбегаются: молоко, кефир, колбаса, паштеты всякие. Но, конечно, не это главное. В общем-то, время — к дому, и я хочу купить себе кое-что, потом надо взять себе чемоданчик. Да и вообще — город, возможно, даже удастся заказать переговоры.

Спасибо тебе за переводы и посылки.

Что касается твоих вопросов, так прямо не знаю, что и писать. Поступать в этом году, видимо, не смогу — слишком много потеряно, а здесь наверстать невозможно. Лезть же куда-то с пустой головой не имеет смысла. Мама, я ведь так и не оставил идеи насчет Москвы. Я часто думаю об этом. Действительно, тогда я был слишком молодым, так что все правильно. Сейчас плохо другое: за все это время не написал ни единой строчки. Правда, есть мысли. Иногда просто тянет сесть за стол, но нет возможности. Здесь все гораздо жестче, чем ты думаешь. Так что изо всей силы пытаюсь хоть что-то оставить в памяти с надеждой вытащить когда-то все это на свет Божий.

Поработаю годик, подучусь, а там и рванем. В общем-то, пока ни в чем точно не уверен, но, думаю, это самый лучший вариант. Вот, пожалуй, и все.

Передавай всем привет и мой новый адрес: Хабаровск, в/ч…

Игорь.

Привет! Получил от тебя письмо в первых числах марта. А за ответ сел только сейчас.

Когда прочитал его первый раз, даже пришел в недоумение. Я ведь уже писал тебе, что на мою психику тебе удается действовать весьма успешно. Так, что чувствуешь себя круглым, ни на что не годным кретином. А тут оно еще под настроение попало, так что я разобиделся. Реакция вполне естественная. А сегодня перечитал его. Просто жутко черный юмор. В некоторых местах даже смех разбирает. «В армию отправили поэта, а получили назад…» Зато от обид и следа не осталось, и сразу загорелся желанием написать тебе.

В общем-то, ты, конечно, прав, с одной стороны, да и с другой тоже, ведь нет оправдания тому, что ничего нет. Точнее, бесполезно оправдывать потерянное время.

И все же сторон-то чертова прорва. Вот с одной-то из них и пишу, только не в оправдание, а в надежде на, так сказать, родительский совет.

Во-первых, я сейчас на распутье. Все-таки за эти два года слишком много потерял. Прежде всего это касается знаний. Но вот идея с режиссурой так и не покинула. Видать, засела она во мне намертво. Короче, оценивая сам себя, вижу, что в Москву ехать не с чем. Приеду домой поздно, и подготовиться просто физически не смогу. Что тогда делать? Лезть в университет, как советует мама. Но это значит опять сидеть у нее на шее — раз. Режиссура моя отодвинется на неопределенное время — два, да и вообще неизвестно, что, в конце концов, из этого выйдет — три.

Думаю, сейчас самым разумным было бы оклематься немного, найти хорошую работу. Поработать годик, подучиться, а там опять рвануть. Да, уйдет целый год, но, по-моему, это лучший вариант. Я просто не успею подняться сейчас до нужного уровня. Здесь, в армии, это невозможно…

Идеи есть, очень интересные, задумки всякие. Но пока не могу все это выбросить, как ты говоришь, на бумагу, просто нет такой возможности. Так что ношу все в себе.

Господи, когда же наконец домой! Вкалываем, вкалываем, а конца не видно…

В увольнение нас отпускают. В городе дико хорошо. Мне Маринка пишет, что город ужасно надоел, хочется убежать от всех в лес месяца на два. А я только и мечтаю: вот счастье — таскаться по загазованным улицам, толкаться в транспорте, передавать на абонементы, пить в кафетериях разбавленный кофе по 20 копеек. Нормальный горожанин подумает: идиотизм. А мне эта тайга поперек горла.

К твоим знакомым пока не выбирался, они живут на другом конце города, мне до них ехать часа полтора, но постараюсь съездить.

В общем, у меня все нормально. Правда, читать нечего, тут не то, что библиотеки нет, сюда даже газеты не приходят. Мне тут «Литературка» попалась, так я над ней плясал полчаса, как Робинзон над выброшенным бурей сундуком. Как-то тут с одним лейтенантом разговорился. Он не из этой части, а так, приезжал за чем-то. Интересный мужик. Когда-то, до армии, занимался в самодеятельном театре. На этом мы с ним и спелись. Театр он любит жутко, но в то же время дремучий в этом деле. Самодеятельностью от него за километр несет. И хотя он называет всех вокруг гегемоном, и армия ему уже надоела до чертиков, сам недалеко ушел, хотя горит и есть надежда…

Так вот, он мне кое-что рассказал про Валентина Пикуля. Ты, наверное, его не читал. Потом я в той же «Литературке» увидел на него пародию. И понял, что он стоящий. Сейчас за ним все гоняются. Так что советую почитать. Он пишет как раз по истории, к которой ты так тяготеешь, как, впрочем, и я. Помнишь, советовал тебе Виктора Астафьева, ты тогда это мимо ушей пропустил, а потом сам на него и вышел. Так что поищи этого интересного автора.

Вот, пожалуй, и все.