Этот мастер живет и творит на Урале. Здесь он родился.
Здесь вызрела его мечта…
Вот уже три десятка лет Эдуард Соколов не уходит с пути
своей мечты, хотя судьба то тормозила, то соблазняла его на благополучную,
устроенную жизнь. Через руки мастера прошли и продолжают идти известные
«европейцы» — старинные итальянские и австрийские скрипки, «ветхозаветные»
клавишные, вся наша русская «экзотика» — балалайки, гармонии и даже гусли.
Необычайно востребован этот целитель музыкальных инструментов, коренной уралец,
и за пределами края.
В свое время Соколова переманивали из Свердловского
музыкального училища имени П. И. Чайковского в Уральскую консерваторию имени М.
П. Мусоргского, где, в общем-то, заработки не выше. В конце концов уговорили.
Мастер и училище не бросил, и приглашение принял, то есть взял на свою плечо еще
одну «лямку». И теперь у него «две кафедры консерватории, училище, молодежный
оркестр филармонии, да еще десятилеточка». Музыкальный мир даже для большого
города достаточно замкнутый: все друг друга знают и в трудную минуту ищут
спасения по известному адресу — именно у Эдуарда Ивановича. Он как никто
понимает, в каком положении пострадавший. «За каждой поломкой — несчастный
случай, маленькая трагедия музыканта, потому что у него рушатся все планы. Как
тут откажешь?» — объясняет мастер. На дню, бывает, приходят к нему по нескольку
человек, и у каждого своё «срочно». Музыканты переживают, как дети, хотя
взрослые…
Но знает ли кто-нибудь о том, какими переживаниями
наполнена душа мастера, который при верности своему призванию вынужден постоянно
продираться сквозь неурядицы, невзгоды, а порой непонимание. Большую часть жизни
такие люди проводят в замкнутом пространстве своей мастерской, в тесном
соседстве с инструментами, станками, ёмкостями, всем тем, без чего не обходится
рукотворный процесс. И возвращаются к жизни выверенные на звук и первозданный
вид инструменты, уникальные раритетные вещи. На совесть сработанные, они уйдут в
долголетие. Их любят и помнят, зачастую забывая о тех, кто вернул их в мир. К
сожалению, многие мастера остаются для истории безвестными, а ведь и на них
держится культура!
Под аккомпанемент бесконечно хлопающих дверей, всевозможных
грохотов и шумов из репетиционных комнат музыкального общежития проводит свой
трудовой день Эдуард Иванович. Но к этому поневоле можно привыкнуть, как и к
тесноте, где каждый, большой и малый инструмент должен иметь свое пространство,
будь то гигантский контрабас, фагот или уникум-раритет — механическое пианино.
Заботят мастера более всего атмосферные показатели, которые он все время держит
в поле зрения: данные барометра указывают на «сушь». Это большая угроза
инструментам, созданным в Европе, где, как известно, влажность «на уровне».
Добавляет огорчения наше паровое отопление — приходится бороться и с этим. С
горькой усмешкой Эдуард Иванович замечает: «У нас общеизвестны две старинные
проблемы: дураки и дороги. Сейчас, очевидно, еще добавились мздоимство и
казнокрадство. Но есть еще одна проблема, о которой мало кто думает, —
чрезмерная сухость». Это мимоходное замечание четко высвечивает напряженность
его рабочего ритма. От почти ювелирной работы будни постоянно вынуждают
отвлекаться.
А если взглянуть с высоты реализации призвания, мастер
радешенек и этой крыше, под которой удается держаться аж четыре года. И ничего,
что ремонта в этой комнатке не было 30 лет. У него за два десятка лет это уже
четырнадцатая «прописка». В иные поры она менялась по три-четыре раза в год!
Переселение мастерской — это не чемодан перенести. Багаж требует особой
упаковки, бережности, тратится масса времени на сборы. Значит, опять бесконечные
хлопоты и тревоги.
Из-за нехватки места со стен мастерской пришлось снять
грамоты, которые у нас, к сожалению, никогда не имеют финансового подкрепления,
только «от всей души» почет. Висит лишь патент на авторское изобретение Эдуарда
Ивановича — придумал он новый способ разметки ладов. Потом долго сомневался,
объявлять ли об этом в соответствующую инстанцию. Хорошо, товарищ настойчиво
подтолкнул. Теперь патент есть. Он напоминает о себе обязанностью платить, да
еще по европейским стандартам — за защиту изобретения. Еще один ощутимый груз.
«Да пусть пользуются! Чего защищать-то…» — слова Эдуарда Ивановича. А мы бы
добавили: ему защищаться просто не на что.
На одной из фотографий колесная лира — детище Соколова. Его
собственное изделие. Он всегда мечтал создавать собственные инструменты, для
чего перелопатил массу литературы на разных языках, собирая информацию буквально
по крупицам. Эта лира «играла» в нескольких фильмах, в частности, в уральской
ленте, снятой на Урале к 300-летию Дома Демидовых, про легендарного скомороха
времен Екатерины Великой Киршу Данилова, вероятного составителя первого сборника
русских былин. «Планов-то у меня много, личных задумок… — признается Эдуард
Иванович. — Но что толку, погряз в ремонтах, и не бросишь музыкантов, они ведь в
меня поверили!»
Обращает на себя внимание фотопортрет шимпанзе. В глазах
светятся ум, почти интеллект, и некое смущение. Видимо, наш далекий пращур
сохранил чувство вины за неисполненное обещание. «Это мой несостоявшийся
спонсор, — поясняет Эдуард Иванович, — пообещали и, как всегда, не сделали…»
Большая часть фотоснимков, хранящих в себе этапы творческого пути, в очередной
раз упакована и ждет четырнадцатого переезда.
Какой-нибудь любопытный поинтересуется: а спонсоры-то
зачем, собственно, если человек работает на консерваторию, филармонию и так
далее? Так спонсоры нужны не на оплату мастеру, а для возвращения жизни
инструментам. Небольшие наши отечественные гранты не решают дела. Нужна
древесина, не один куб. Нужны дорогостоящие комплектующие, а они все — из-за
рубежа и стоят «миллионы ненаших рублей». А кто даст? И за каждый рубль
приходится отчитываться. Это проблема общая, всероссийская. В последнее время в
руки мастера все чаще попадают инструменты, закупленные в Китае. Там нужная
влажность обеспечена близостью океана, переезд инструмент переживает болезненно,
по прибытии в наши северные края он рассыхается еще быстрее. Во время ремонта
обнаруживается, что использованы дешевые материалы, которые «даже чинить
нельзя». Понятно, почему рыночная стоимость таких «поставок» вполне устраивает
закупщиков.
Мастер за свой труд имеет «сколько дали» (для сравнения: на
комплектующие —никаких скидок!). Этому есть простое грустное объяснение: «Все мы
в одной упряжке. Не на любителя работаем, а на профессионала, который сам
перебивается. Я, допустим, тоже бы хотел иметь московскую расценку за открытие
скрипки, тысяч двадцать. А заказчик скажет: могу только две, исходя из своей
профессорской зарплаты в пятнадцать тысяч. Тут срабатывает взаимопонимание».
На стеллаже покоится наглядное подтверждение сказанному —
великан-контрабас. Чтобы его вернуть к жизни, требуется не меньше ста тысяч.
Вроде бы сумма внушительная для тех, кто не знает цену самого инструмента.
Гигант такой может стоить полмиллиона и выше.
Судьба инструмента бывает непредсказуема. Но всегда зависит
от людских судеб. Эдуард Иванович однажды встретился с такой уникальной
«биографией». Ремонтировали старый особняк, начали менять крышу и обнаружили
сундучок. Открыли — там старинная развалившаяся скрипка, которая в пору
Советской власти пролежала под этой крышей. Инструмент попал сначала к гитарному
мастеру, тот умер, вдова стала решать судьбу итальянской скрипки. Судя по
этикетке, можно было предполагать, что это работа мастера Руджери, и возраст
скрипки — лет 250—300. Но мастер сделал вывод, что находка — всего лишь неплохая
копия. Куда больше заинтересовало его то обстоятельство, что скрипку в последние
разы ремонтировали в царское время и скорее всего в этом же городе. Возможно,
скрипка в 1912 году играла в составе оркестра на открытии оперного театра,
потому что тогда были сборные оркестры, и профессиональный инструмент не остался
бы без внимания. По-разумному, раритету место в краеведческом музее, но опять
же, где у музея средства на приобретение?! Да еще этикетка сбивала с толку
хозяйку скрипки — как любой человек, она хотела продать подороже и не поверила в
ее меньшую цену.
А Эдуард Иванович все исследовал досконально. Обнаружил все
замены в прежних поломках. И восхитился, как хорошо и качественно заменена
пружина, склеены трещины — все чисто и аккуратно. А ремонт-то шел на рубеже XIX—XX
веков, значит, специалисты квалифицированные были! Наши специалисты! Под их
руками оживали струны и клавиши, возвращались голоса.
Давно известны имена творцов инструментов — Страдивари,
Амати, Гварнери. А были тысячи талантливых, и многие все еще не открыты. Это
печальная закономерность искусства. Поэтому каждая находка, в каком бы состоянии
она ни попала к мастеру, — это прежде всего радость возвращения неповторимого
чуда.
Это чувство ожидания никогда не проходит. И, возможно,
именно в такие минуты Эдуард Иванович ощущает полноту жизни и свое назначение.
Утверждая, что Екатеринбург — музыкальный город, он
называет имена людей, живших музыкой, — от них он получал первые уроки
мастерства и преданности своему делу. Не всех он знал в лицо, но посчастливилось
встречаться с их работами. Здесь, в этом краю, изготавливал гусли, домры,
балалайки, мандолины и гитары Алексей Петрович Карманов, числившийся скрипичным
мастером при оперном театре. После войны он уехал в Чернигов и работал на
фабрике музыкальных инструментов. По сей день многие черниговцы гордятся тем,
что они его ученики. Был на Урале легендарный скрипичный мастер Андрей Семенович
Кылосов, многие ведут летоисчисление мастерства именно от него. Он первый
профессионал из местных, признанный в Европе. Его пригласила сама бельгийская
королева — в Бельгии проводились ежегодные конкурсы скрипичных мастеров. Но
пришлось этому человеку отказаться, так как из Бельгии он наверняка вернулся бы
уже в ГУЛАГ. Он был выдвинут на Сталинскую премию за новшество в технологии
изготовления скрипки и отправился за премией. В Москве у своего друга, чеха,
известного советского скрипичного мастера, хранителя и реставратора
Государственной коллекции уникальных музыкальных инструментов Евгения Францевича
Витачека, они по-русски (или по-чешски) предвосхитили событие. Да так, что
явились энкавэдэшники. И кончилось все тем, что дело замяли, но премию наш
лауреат не получил.
Эту байку Эдуард Иванович услышал от своих учителей,
Алексея Петровича Скобелина и Вячеслава Михайловича Терехова. В музыкальной
среде, как известно, бытует немало легенд и мифов. Жаль, что все остается на
уровне фольклора. В нашем современном пространстве, именуемом Интернетом, почти
нет сведений о таких людях.
Еще одна характерная черта современности — не ценят кадры,
а потом удивляются и даже осуждают, что люди покидают родные гнезда. Так уехал с
Урала Владимир Мухин по причине обычной «нестыковки». Урал потерял хорошего
мастера. А мастер в Москве не затерялся. На конкурсе имени Чайковского он занял
призовое место, чем сразу сделал себе хорошую рекламу. Стал востребованным. И
сейчас он известен как уникальный мастер по изготовлению смычков. Ремонтом
больше не занимается.
Утечка хороших специалистов из России наблюдается и в
искусстве, и в науке. А винят самих убывающих.
Но эта проблема никак не относится к Эдуарду Ивановичу, так
как он никуда не уехал. Не потому, что его никуда не приглашали, — в развальные
девяностые приглашали в один из музыкальных магазинов Мадрида с полным
социальным пакетом. Отказался, потому что его всегда крепко держали не только
работа, но и родная почва, и чувство ответственности за семью, которая осталась
бы в России в такое время.
О многом говорит тот факт, что Эдуард Иванович даже на
правах отпускника не выезжал за пределы Родины.
В углу его мастерской притулился велосипед. Этот
двухколесный транспорт как вариант средства передвижения от дома до мастерской
презентовал Эдуарду Ивановичу его товарищ. Машины так пока и нет. Хотя была
возможность обзавестись, когда Эдуард Иванович работал после лесотехнического
института в мелиорации начальником участка. Ему досталась территория на стыке
Курганской, Свердловской и Тюменской областей, самое что ни на есть гиблое
место. «Больше тысячи гектаров бригада тогда осушила. Не счесть, сколько водки
ушло — работа тяжелая, на износ, — вспоминает Соколов. — Они пили, а я отвечал и
за них, и особенно за технику, которой у меня было на миллион. Так что я тогда
был почти миллионером». За пять лет пребывания в мелиорации и лесном хозяйстве
он многого добился. Но неожиданно «почти миллионер» все бросил и ушел простым
столяром в фирму «Урал», где потом всего за год сменил второй разряд на шестой.
Обычно на такое восхождение тратится гораздо больше времени. «Взлет» ему
обеспечила двенадцатиструнная гитара, награжденная серебряной медалью на ВДНХ.
Фирма «Урал» была продана в 2003 году, и многое
переменилось в жизни уральских мастеров не в лучшую сторону. Перспектива теперь
такая: лишь бы не хуже. Базы, цехов, оборудования для изготовления инструментов
нет. Нет и преемственности поколений, и непонятно, откуда взяться новым
мастерам. Из опыта Соколова: напросились к нему в ученики четырнадцать студентов
консерватории. Весь год он хлопотал об условиях для занятий. А к концу года
пригодными оказались только трое. Вот такой суровый отбор: остаются те, кто «с
руками».
Стены в мастерской пестрят записями. А на дверце
холодильника — «формула ностальгии», которую вывел сам Эдуард Иванович:
«Депрессия — это ностальгия души по несбывшимся надеждам». Эта формула — боль за
всех страдающих мастеров, которым суждено жить в наше время.
