Мостиком для первого знакомства с молодой журналисткой Яной Белоцерковской
явилась наша «Проталина». Яна — студентка екатеринбургского университета,
некогда знаменитого УрГУ имени А. М. Горького. Воспитанница крапивинского отряда
«Каравелла», она и по сей день не теряет связи с ребятами, ведет у них уроки
журналистского мастерства и, как сама призналась в письме, вместе со своими
учениками следит за выпусками «Проталины». В университетской газете «Студик» Яна
работает с поэтической рубрикой и искренне готова помогать своим авторам в
творческих начинаниях. Знакомим читателей с ее дебютом в нашем журнале.
***
Утро — через занавески свет растекается медом по комнате. Ранней осенью всегда
красиво светит солнце. Кошка свернулась на одеяле пушистым комочком. Где-то в
груди радость свернулась в такой же теплый комочек и греет меня. Я лежу в
постели, смотрю в окно и радуюсь — непонятно, чему. То ли новому дню, то ли
тому, что этот день вообще настал.
***
Солнце жарится на небе, как блин на сковороде. Когда наступает ночь, блин
убирается. Рассвет — это тонкое жидкое тесто, вылитое на подогретую сковородку.
Новый блин к вечеру покрывается темной хрустящей корочкой, значит, он готов. А
следующий будет завтра.
«Бог на самом-то деле просто печет блины, прямо как моя мама», — думала я. Он
мне всегда казался родным, знакомым, близким. Бабушка говорила, что к Нему надо
обращаться, когда трудно. А мне казалось, что Он, бедненький, очень устает от
этих блинов и забот о нас. И я складывала руки, как бабушка, и шептала: «Пусть у
тебя все будет хорошо… Отдохни немножко, Бог».
Опоздание
Наверное, больше всего на свете я боюсь остаться совершенно одной. Представьте,
рядом — никого, никто не придет и не позвонит. И никому не позвонить. Не
приехать на чью-нибудь уютную кухню — днем ли, ночью ли. И никто не возьмет твою
ладонь в свою и не скажет: «Все будет хорошо».
Можно быть одиноким и в многолюдье. Вот ты идешь по улице. Наступает вечер,
зажигаются окна домов. И в каждом — свое кино. Но где то, которое горит для
тебя? Где тебя ждут, готовят ужин и греют чайник…
Одиночество я воспринимаю как опоздание на поезд, на котором было необходимо
уехать. Вот билет. Вот твои вещи, и ты уже на вокзале. Летишь на перрон… Но твой
поезд перед самым твоим носом закрывает двери и начинает ход. Медленно,
неохотно, лениво… Но с каждым оборотом колес он все дальше и дальше.
Невозможность вернуть утрату — это и есть одиночество.
Твой поезд ушел.
Восклицательный знак
Телефон надо мной издевается. «Ваш баланс — 89 рублей. Желаем приятного дня».
Очень приятная новость, конечно же. Только нельзя позволять настроению портиться
от таких мелочей. Мой день будет хорошим. И счастливым. И неповторимым. Точка.
Нет, восклицательный знак!
Настроение
У меня сегодня был ужасно хмурый день. Сплошные неприятности с самого утра. Я
ввалилась в трамвай, вся взъерошенная. В час пик люди едут впритирку друг к
другу. Страшная усталость. Нервозность как вирус передается от одного к другому.
Все-таки плохое настроение — это вирусная болезнь.
И тут мне наступают на ногу. Я поднимаю глаза. Женщина. Обширная такая,
задерганная вся. Видимо, едет с работы. У нее очень измученные глаза. И, между
прочим, очень тяжелые сапоги.
— Извините, — говорит она. — Я случайно.
Мы встретились с ней взглядами. И улыбнулись глазами.
И сразу как-то теплее стало, что ли. Ведь она могла сказать обычное: «Чего ты
тут свои ноги подсовываешь!» Или просто смотреть равнодушно в другую сторону —
мол, это не я. Трамвай, давка… Привычная история.
Но она сказала обычное слово в восемь букв: «Извините…» Из трамвая я вышла с
совсем другим настроением.
***
Я люблю упасть на снег и смотреть вверх. И тогда начинает казаться, что он
медленно-медленно поднимается и не падает. Видимо, его место там — наверху. Все
в жизни должно возвращаться на свои места. Приходить туда, откуда ушло. Я это
чувствовала еще тогда, когда не могла выразить словами. Но всегда верила, что
снег не тает, а ночами, когда я сплю, все-таки тайком от всех идет вверх… Идет
домой.
***
Сегодня на обочине дороги увидела замерзшую кошку. Рыжий сжавшийся комочек на
грязно-сером снегу.
Мимо шли люди и мчались машины. Из-под колес летела грязь.
А до весны оставался всего 51 день.
Там, где светло и печально
В среду, 19 января 2010 года, мы, ребята из отряда «Каравелла», уже тряслись в
автобусе. Нам предстояло играть в спектакле «Новые приключения Буратино»,
который мы подготовили для Невьянского детского дома. Сценарий мы сделали сами.
Нас встретила заведующая детским домом, добродушная женщина, и провела к себе в
кабинет. Для всей нашей актерской труппы она быстро нашла кружки, налила чай и
поставила на стол тарелочки с вафлями.
«Вот, ребята сами для вас испекли, когда узнали, что вы приедете», — сказала
она. Потом нас проводили в небольшой зал. Мы со смехом надевали костюмы, клеили
усы коту (Максиму Ильиных) и пришивали хвост лисе (Кате Кудюковой). А в зал
потихоньку заходили дети. Рассаживались на стульях в ожидании. Наконец можно
было начинать. Я вышла к ребятам. Наступила тишина, и на меня устремилось
множество глаз.
Началось представление. Все прошло хорошо. Пьеро (Слава Сучков) уже не смеялся,
как на репетиции, а был серьезен. Артемон (Костя Скляров) гавкал очень даже
убедительно.
«Ну что, ребята, покажем нашим гостям, как мы живем?» — спросила заведующая. Тут
подошла маленькая черноволосая девочка с большими карими глазами и, крепко взяв
меня за руку, куда-то повела.
«Как тебя зовут?» — спросила я ее.
«Надя», — ответила она.
Моя говорливая спутница успела мне многое рассказать. Она показала, где ее
комната и кровать, где они обедают, где хранят книжки и тетради, где сушат
валенки. Я узнала, где находятся пищеблок, прачечная, которая работает по
выходным, гладильная. Я увидела, где живут мальчики, где малыши-дошкольники…
Потом к нам подошла подруга Нади, Диана. Благодаря ей я узнала, как зовут всех
попугаев и рыбок, где какие цветы растут на подоконниках, и как делать
снеговиков из соленого теста. Обе крепко держали меня за руки.
Нам надо было возвращаться.
Подошла воспитательница и объявила: нас уже ждет автобус. Диана прижалась ко
мне, а Надя еще крепче ухватила мою руку.
Мы твердо пообещали, что будем как можно чаще приезжать.
«Часто не надо, — грустно сказала заведующая. — Они быстро привыкнут».
Это простая и, в общем-то, с заботой сказанная фраза с болью вошла в мое сердце.
На противоположной стороне улицы
Я шла по противоположной стороне улицы.
На светофоре стояла толпа. Стояла девушка, моя ровесница. Торопливо щебетала по
телефону. Стояла женщина, очень хмурая. Еще юная пара: она — с цветами, а он — с
ее сумочкой в руках. Среди ожидающих я увидела старушку. Она была в шерстяном
платке и с авоськой, видимо, тяжелой, в старом сером пальто. Она что-то
бормотала. Наверное, просила о помощи, не решаясь сама ступить на переход. И тут
загорелся зеленый свет. Толпа резво двинулась. И все перешли. А старушка
осталась, растерянно глядя по сторонам. И тут к ней подошла такая же старенькая
женщина. Она опиралась на тросточку. Поддерживая друг друга, они медленно стали
переходить дорогу. Уже давно горел красный. Машины стояли.
И мне показалось, что наступила абсолютная тишина. Что замерло движение не
только на этой улице, а вообще везде. Все остановилось, даже ветер… И только эти
две женщины, опираясь друг на друга, продолжали переходить улицу.
Почему же мы так часто оказываемся на противоположной стороне!
Георгиевская ленточка
Люди у нас очень любят показывать свою любовь к Родине. Это уже стало модным. 9
мая я увидела девушку моих лет, которая повязала георгиевскую ленточку на
хлястик своих джинсов.
Я тоже постоянно ношу с собой такую ленточку. Ее подарил один ветеран. Мы
работали волонтерами на параде и довозили фронтовиков до трибун, были там с
ними, а потом сопровождали в других мероприятиях.
Я вела одного ветерана к автобусу. Он тяжело опирался на меня. Играла музыка. И
вдруг зазвучал вальс. Мой фронтовик сразу как-то встрепенулся, приободрился,
словно готов был пригласить меня на вальс, и тихо проговорил: «Я ведь когда-то
так отплясывал! От всей души». И он вручил мне на память ленточку, георгиевскую.
Увидев, что я привязываю ее к сумке, он сказал: «Нет, милая, не надо. Просто
храни ее. Не напоказ, а в память о Победе. Это главное».
Голубиная кровь
Я шла домой из университета. Не знаю почему, но я пошла дворами, где никогда не
ходила раньше.
Около беседки, метрах в десяти от меня, двое парней весело гоготали. Я
почувствовала что-то странное. Недоброе. Я подошла ближе и увидела, чем они
занимались.
У меня все внутри оборвалось. Я поняла, что они делали.
На мерзлой, твердой земле лежал, распустив крылья, голубь. Он открывал клюв и
крыльями пытался сделать взмах. Крылья были в крови. И земля вокруг — тоже. Я
даже не сразу поняла, что это кровь. Просто темные пятна.
Парень взял палку, на конце которой был гвоздь. И ударил голубя в грудь. И еще.
И еще. А другой снимал это все на телефон.
Голубь отчаянно бил крыльями.
Я сделала шаг. Потом еще. И еще. Вышла из-за кустов. Парни меня увидели. И опять
загоготали. Только я их почти не слышала. Во мне словно отдавались удары сердца
умирающего голубя. Вдруг парни сделали шаг мне навстречу, и тот изверг также
держал палку с гвоздем.
Меня охватил ужас. И я побежала. Я бежала и ревела. Потом остановилась и
отдышалась. Пошла медленнее. Позвонила подруге. Она сказала: «Молодец, что
ушла!»
Я шла и считала. Досчитала до пяти тысяч. И повернула обратно.
Около беседки уже никого не было. Только голубь лежал недвижно, раскинув крылья.
Я потрогала землю носком сапога. Твердая…
Походила, нашла крепкую щепку. И то щепкой, то руками вырыла неглубокую ямку.
Обложила листочками, уложила туда голубя. Засыпала сначала листвой, потом
землей.
Дома я долго отмывала от рук землю. И — это противное, липкое ощущение страха,
ужаса и бессилия.
Какая разница, кого убивать? Голубей, людей или сразу целый город?!
Разве не ужасно, когда кто-то, кому только жить и жить, вдруг погибает,
понимаете?