Литературно-художественный и публицистический журнал

 
 

Проталина\1-4\18
О журнале
Редакция
Контакты
Подписка
Авторы
Новости
Наши встречи
Наши награды
Наша анкета
Проталина\1-4\16
Проталина\1-4\15
Проталина\3-4\14
Проталина\1-2\14
Проталина\1-2\13
Проталина\3-4\12
Проталина\1-2\12
Проталина\3-4\11
Проталина\1-2\11
Проталина\3-4\10
Проталина\2\10
Проталина\1\10
Проталина\4\09
Проталина\2-3\09
Проталина\1\09
Проталина\3\08
Проталина\2\08
Проталина\1\08

 

 

 

________________________

 

 

________________________

Владимир Лозманов

 

Моряка и на суше зовет горизонт

 

Атолл Гарден

 

Маленькая точка, небольшой кружок на путевой карте, несколько строк в лоции средней части Тихого океана — вот и все, что известно об атолле Гарден. Считался он необитаемым и во время нашего рейса по коралловым островам Тихого океана.

Наш капитан и Академия наук СССР как-то добились разрешения посетить этот атолл. Из предыдущих заходов на острова мы узнали, что на атолле иногда живут одиночки. Последним из них был американец, он прожил там с середины 1950-х до середины 1960-х годов.

Когда мы пришли на остров, то уже никого там не застали. Обнаружить атолл помогли наш локатор и изумительная тропическая погода. Локатор учуял остров за шесть миль, а мы его увидели воочию только за три с половиной мили. Лоция гласила, что высадка на остров возможна лишь во время полной воды прилива по неизвестно кем прорубленному в основании кораллового рифа проходу, доступному только не очень большим шлюпкам. Длительность посещения атолла была равна времени от прилива до прилива, то есть не менее 12 часов.

Различных шлюпок и дорок на теплоходе было великое множество, как и желающих посетить остров, и капитан со старпомом начали отбирать команду для высадки. Конечно же, в эту команду включили, помимо «научников», несколько человек из экипажа для безопасности, а также нас, курсантов — в познавательных целях. Дождавшись большой воды, шлюпка отошла от борта и двинулась к берегу.

Судно в это время нарезало круги вокруг острова в поисках места, куда можно было бросить якорь. Увы, глубины были такими, что даже наш тросовый якорь не достал бы до дна. Пришлось лечь в дрейф. А шлюпка благополучно дошла до рифовой отмели и начала пробираться узким проходом к пляжной зоне. Длина прохода была больше 200 метров, и мы подивились титанической работе проделавших его людей. Глубина вырубки была не менее полутора метров, ширина — около трех. Конечно, кушать захочешь — еще и не такую дорогу одолеешь.

После высадки на остров все разбрелись по своим делам. Специалисты по коралловым рифам начали обследовать прибрежную зону и внутреннюю лагуну, любители живности и растительного мира принялись наблюдать и описывать все, что попадало на глаза, ну а мы, курсанты, свободные от дежурства на шлюпке, разбрелись по берегу. Здесь мы нашли остатки жилища последнего аборигена и следы его деятельности. Судя по находкам, наш робинзон был мечтателем и философом. Хижина его была простая, сделанная из плавника и ветвей кокосовых пальм, а черепки кокосов подтверждали уверения наших «научников», что жажду ими можно утолять. Тут же валялась проржавевшая железная емкость для сбора питьевой воды. Прочие остатки цивилизации в виде банок и упаковок он, видимо, закапывал — на берегу около хижины было на удивление чисто. В это время начался отлив, и шлюпка осталась на камнях рифа.

Внутренняя лагуна атолла сообщалась с открытым океаном только в самые большие приливы и только в одном месте, где был сделан проход. На коралловой отмели, сразу за песчаным пляжем, наблюдалось оживление. Рыба, кормившаяся там во время прилива, с уменьшением уровня воды начала искать выход к более глубоким местам. Было ее — как в большой кастрюле для ухи, самых разных размеров и расцветок. Здесь же ползали, отталкиваясь плавниками от дна, акулы, охотившиеся на эту рыбу. Вот тогда-то и опроверглось утверждение наших ученых, что акулы не заплывают на глубину менее полутора метров. Второе опровержение мы получили, попробовав искупаться в лагуне нашего миленького атолла. Как только вступили в прогретые до банной температуры воды лагуны, увидели движущиеся к нам плавники акул. Стараясь достать нас, хищницы заплыли на такое мелкое место, что вслед за плавниками показали уже и свои спины далеко не хилых размеров. Взгрустнув о том, что искупнуться не получится, мы разбрелись по берегу. Песочек пляжа был такой белизны, что слепило глаза, и такой мелкий, что его можно было, не просеивая, засыпать в песочные часы.

Витя Зимовский пошел вдоль берега по щиколотку в воде на добычу мелких ракушек, каури. Эти ракушки в допотопные времена использовались местным полинезийским населением вместо денег. Красота их просто неописуема. Представьте себе кусочек малахита с различными вкраплениями, отполированный до зеркального блеска и по форме напоминающий уменьшенную компьютерную мышку. Увидев эту раковину, понимаешь, почему именно это чудо природы стало здесь деньгами.

И вот Витя бродил по пляжу и переворачивал все попадающиеся камни, собирая урожай ракушек. Их было много — ведь остров необитаем. Единственная опасность, подстерегавшая на этом поприще, — морские змеи, которые прятались под камнями, дожидаясь нового прилива. Перед тем, как перевернуть камень, Витя шурудил под ним палкой и дожидался, пока змейки выскочат из-под него и уползут. Но одна гадючка не испугалась его палки и осталась на месте, незаметная на фоне песка из-за своей окраски. Обнаружив под камнем две ракушки, Витя протянул к ним руку, и змейка, оскорбленная наглостью непрошеного гостя, куснула его за большой палец.

Строение рта у морских змей такое же, как и у земноводных. Ядовитый зуб находится в верхней челюсти и разгибается по мере открытия пасти. Надо заметить, что яд морских змей по смертоносности сравним с ядом кобр. Витю спас от паралича и возможной смерти только размер его рук: кулак у него — что голова пионера, а большой палец по размеру превышает большую сардельку, поэтому яд попал на ноготь большого пальца, и уже оттуда, совсем немного, — в царапины от нижних зубов. Но и этого хватило, чтобы руку разбарабанило до размеров ноги, и опухоль спала только спустя несколько дней.

Но трагизм положения был в том, что никто не знал, как подействует этот яд, а помощь с корабля получить было невозможно из-за прилива. Доктор с выражением беспомощности на лице суетился вокруг укушенного, а тот стонал и закатывал глаза в ожидании близкой смерти. Все остальные метались по берегу, переживая, что ничем не могут помочь. Капитан по радиотелефону ругался со старпомом, который остался на борту. Короче говоря, высадка пошла насмарку. Остался неприятный осадок — до чего человек все-таки зависим от природы.

Хорошо все, что хорошо кончается. Мы пробыли на острове еще восемь часов. За это время, смирившись с переживаниями, слазили на пальму, благо здешние пальмы все наклонены к берегу, в сторону господствующих ветров. И тут не обошлось без казусов: вверх по пальме лезть было хорошо, но, перед самой вершиной насекомые, которые до этого уползали от человека вверх по стволу, вдруг все скопом понимали, что дальше отступать некуда, и начинали двигаться в обратном направлении через висящего под самой кроной верхолаза, «защищаясь» при этом от него же всеми своими жалами и жвалами. Спуск затруднялся еще и тем, что тельняшки и рубашки задирались под горло, и приходилось ползти голым животом по пальмовой коре, которая по абразивным свойствам не уступает крупнозернистой наждачной бумаге. Так что, кроме укусов, на память нам остались исцарапанные животы, которые сильно болели и очень долго не заживали.

Змейка, укусившая Виктора, попала в коллекцию сотрудницы Дарвиновского музея. Оказывается, пока доктор возился с укушенным, кто-то не растерялся и пленил виновницу переполоха. Сначала она и несколько ее подружек плавали в большом аквариуме, стоящем на палубе, а потом из них сделали чучела для музея.

Со временем мы узнали, зачем наш Витя собирал ракушки, обломки кораллов и прочую морскую живность. После рейса он отвез два больших чемодана этого добра в Уссурийск на фабрику морских сувениров и выручил за него огромную по тем временам сумму денег, не нарушая таможенных правил. Так что свою компенсацию за укус он получил. А мы во главе с капитаном и доктором возымели урок предусмотрительности при знакомстве с экзотикой. Таким образом, все остались довольны, кроме несчастного гада, превращенного в экспонат.

 

Картина

 

В конце прошлого 2004 года мои хорошие друзья из Владивостока подарили альбом, выпущенный Дальневосточным пароходством и другими фирмами к 300-летию образования Морского флота России. Альбом представлял творчество дальневосточных художников-маринистов. Подарок меня очень обрадовал. Там я нашел много знакомых имен, которые были на слуху, когда я работал и жил в том краю. Выставки некоторых художников мне довелось видеть, с двумя авторами я работал на судах пароходства, когда они были капитанами. В основном в альбоме были представлены художники, работавшие на море и одновременно занимавшиеся творчеством.

Первый беглый просмотр альбома напомнил знакомые имена и места и вызвал щемящую боль воспоминаний и тоску по тому, что уже не возвратится никогда. Потом, где-то через неделю, когда я начал внимательно вглядываться в каждую картину, объясняя гостям сюжеты и географию мест, нарисованных в альбоме, я неожиданно «запнулся» об одну картину. Изображенное на ней всколыхнуло мою память.

Первое впечатление — суровые места, по всей видимости, Чукотка. Мне пришлось бывать в этих местах и видеть эти скалы, похожие на сторожевой отряд русских богатырей. Но сначала немного предыстории.

Первый свой рейс на пассажирском теплоходе «Приамурье» с тремя сотнями туристов на борту мне пришлось начать с жесткой самостоятельной вахты. После отхода от Владивостока мы переночевали в бухте Миноносок, где наши туристы ходили любоваться пятнистыми оленями и морскими фермами, а ночью нам нужно было сняться с якоря и перейти в другое заповедное место Приморья, на остров Петрова. Вахта четвертого помощника — дневная, с 16 часов до 20, но на «Приамурье» был заведен такой порядок, что четвертый стоял и ночную старпомовскую вахту. Старший помощник поднимался на мостик только к шести часам утра, а то и позже. Капитана, кроме как в аварийном случае, будить не положено до шести часов, а прийти на остров Петрова нужно было уже к семи часам утра. Переход небольшой, всего 70–80 миль, но это была первая долгая ходовая вахта, и никого, кроме меня и старшего матроса, на мостике нет. Пришлось мне прибегнуть к помощи моего матроса и общими усилиями проложить курс и пройти эту дистанцию. Капитан поднялся на мостик за пять минут до постановки на якорь и спросил по привычке:

— Где старпом?

— На обходе, — отвечал я так, как меня научил мой предшественник.

— Ну, хорошо, — сказал капитан и скомандовал, — отдать правый якорь.

После этого спокойно спустился в свою каюту, а я, молодой четвертый помощник, вытер пот со лба, дождался третьего и пошел к себе, чтобы сменить пропитанную потом одежду. Потом у меня возникали подозрения, что это была проверка — в первую же вахту поставили в суровые условия ночного перехода вблизи берегов и при интенсивном движении. Проверяли и капитан, и старший помощник. Но после этой вахты я заметил, что ко мне стали относиться с уважением как матросы, так и командный состав. Сразу окрестили Палычем, что для двадцатидвухлетнего выпускника ДВВИМУ было как награда. Доверие же на мостике было, можно сказать, полное.

Вспоминается один случай в Японском море, когда я, почувствовав себя большим морским волком, в темноте пытался пройти между двумя рыбаками (это я так считал). А на самом деле это был буксир, у которого на тросе висела большая баржа. И только подойдя к ним вплотную и увидев сигналы буксировки, мы в последний момент отвернули и избежали прохода над провисшим тросом. Капитан, Андрей Васильевич, вышел на мостик, осмотрелся и сказал:

— Ты еще многого не знаешь. Когда тебе что-то непонятно — вызывай старпома или меня. — Только это он и сказал. Никаких выволочек, нагоняев и прочих неприятностей не последовало.

И вот через пару месяцев, когда меня уже перевели в третьи помощники, пришлось нам пойти в рейс с рыбаками. Это такой рейс, когда идет смена экипажей рыболовецких судов в море. То есть мы брали экипажи в Приморье и развозили их по путинам. Работа муторная, контингент тяжелый в смысле поведения, наблюдалось и пьянство. Рейсы длинные, переходы большие и в основном по беспокойным штормовым водам.

Как-то в хороший осенний денек наш капитан договорился об очередной пересадке экипажей с несколькими рыболовными судами и назначил место встречи в Олюторском заливе. На удивление, погода в Беринговом море стояла прекрасной. Невысокое осеннее северное солнце освещало суровые скалы берегов, море было гладким, как зеркало, только постоянная океанская зыбь чуть-чуть покачивала наш пассажирский теплоход. В рейсе мы были уже больше месяца и ни разу не подходили к причалу, так что по твердой земле стосковались. Капитан, Андрей Васильевич, разрешил спустить мотобот (пассажирскую спасательную шлюпку) и сходить в ближайшую бухту, поразмяться на берегу. Желающих набралось человек 30, мне пришлось сесть за руль, так как это была моя шлюпка. Капитан тоже решил сходить на берег и заодно посмотреть давно знакомые места.

Андрей Васильевич был уже пожилым человеком, возраст его приближался к 60 годам, скоро на пенсию. О его биографии мы знали мало, только то, что штурманом он стал сразу после войны, работал на «либертосах» — судах, которые поступили в Советский Союз во время войны по лендлизу из Америки. В период послевоенных репрессий они использовались для перевозки заключенных и ссыльных в места не столь отдаленные, а именно в Магаданскую область, на Чукотку и в прочие местности, где хозяйствовал всемогущий на Дальнем Востоке «Дальстрой».

Спустили мы шлюпку, подошли к парадному трапу, благо погода позволяла, загрузились и направились к мысу, прикрывающему бухту с юга. Расстояние было небольшое, через полчасика мы уже обогнули мыс и повернули к песчаному пляжу бухты. На берегу виднелись какие-то строения, вернее, развалины. Жилым духом здесь и не пахло. Даже издалека было видно, что в этом месте никто не живет уже давно.

Андрей Васильевич, сидевший рядом на банкетке, обратил мое внимание на мыс, который мы только что обогнули. Он состоял из нескольких скал, вытянувшихся вверх.

— Присмотрись внимательнее. Ты ничего не замечаешь? — спросил он.

Я оглянулся и вдруг словно в озарении увидел, что мыс состоит как бы из группы скульптур, органично вписанных в высокий берег. Одна из них очень походила на голову в остроконечном шлеме. Солнце и тень объемно вырисовывали глаза, кольчужную сетку, опускающуюся на плечи, и прямой нос, созданный нависшим уступом. Казалось, что богатырь смотрит на входящую шлюпку и на простор моря, расстилающийся в южную сторону. «Стражник, — подумал я, — стоящий на страже наших рубежей на востоке». Порубежник, как их называли в Древней Руси.

Вторая скала тоже походила на голову, но уже без шлема, с гривой волос, спадающих на плечи. На уровне предполагаемой груди было нагромождение скал, напоминающих сжатые кулаки, которые удерживают рукоятку меча, упертого в землю. Видны были и плечи, покрытые пятнами мха-лишайника, напоминающего кольчугу. Этот второй тоже смотрел в море, но в сторону юго-востока.

Третья скала была пониже первых двух, и сходство с человеком у нее было меньшее. И все равно можно было представить силуэт богатыря, укрытого в одежды и с капюшоном на голове. Этот смотрел на восток.

Все пассажиры шлюпки тоже начали присматриваться к великанам. И все сошлись во мнении, что эта природная скульптурная группа представляет собой сторожевой пост на окраине нашей Родины.

Шлюпка между тем подошла к песчаному пляжу, на котором виднелись остатки свай от деревянного причала. Причал, по всей видимости, был основным местом связи с внешним миром этого забытого Богом поселка.

Мы высадились на берег и пошли по окрестностям. Места вызывали уныние, как всегда вызывает это чувство любое разрушение. Остатки бараков за длительное время превратились в большие кучи мусора, доски и брусья были либо растащены на костры, либо сгнили. На пригорке стояла самая настоящая паровая машина, немного похожая на паровоз. Видно, она-то и давала тепло и электричество всему поселку. Андрей Васильевич ходил с угрюмым лицом и о чем-то мучительно размышлял.

За поселком мы заметили какой-то непонятный холм внушительных размеров. Он состоял из переплетенных между собой то ли костей, то ли веток. Подойдя ближе, мы увидели, что этот холм состоит из рогов и черепов оленей. Как нам потом объяснил капитан, сюда ежегодно пригоняют стада оленей на забой. Мясо и шкуры увозят на прибывших рефрижераторах, а головы и рога сбрасываются за ненадобностью в эту кучу.

Задерживаться на более долгое время в этом месте не хотелось. И вскоре капитан дал команду возвращаться на судно.

На обратном пути мы опять смотрели на богатырей, стоящих на страже. Все изумлялись игре теней и солнечных бликов, создавших такое чудо. Куда там американской долине президентов! Там все сделал человек, хоть и в гигантских размерах.

Уже на теплоходе Андрей Васильевич рассказал, что в это место заходил неоднократно, в сороковых и пятидесятых годах. По всему побережью Чукотки и Охотского моря стояли в бухтах поселки, в которых жили и работали ссыльные и заключенные. Там были оборудованы небольшие консервные заводы, куда рыболовные суда сдавали улов и откуда вывозились готовые консервы и бочки засоленной рыбы. Как зимовали эти поселения, какие тяготы им приходилось переносить долгой и суровой полярной зимой — об этом можно только догадываться. Вымирать, вернее, ликвидироваться эти поселки стали с появлением на рыболовном флоте больших плавбаз и траулеров-переработчиков.

В те же годы, по словам капитана, и Чукотка, и Магаданская область были заселены гораздо плотнее, народ был почти в каждой бухте, геологи проводили разведку полезных ископаемых, делая много ценных находок, разрабатывались новые месторождения. То есть земли осваивались, защищались, были нужными для страны. Правда, какой дорогой ценой это доставалось! Ценой людских судеб и жизней.

Позже, уже будучи старшим помощником капитана на судне-снабженце, я видел много таких развалин на берегах бухт, куда мы завозили грузы. И все чаще думалось о том, что стражи Олюторского залива стоят, охраняя развалины. Да и сейчас, когда я уже давно отошел от морской работы, все равно любое сообщение о закрытии какого-либо чукотского поселка, селения, портпункта вызывает у меня в памяти картину, виденную мной в самом начале моих морских путешествий.

Родины без людей не бывает. Если нет людей, значит, нет и Родины. Бесполезно сторожить пустое побережье, не нужное никому. Только чукчи по-прежнему пригоняют на мыс свои стада, чтобы положить к подножию стражей головы забитых животных как благодарность за хорошую защиту.

Вот такие воспоминания оживила во мне картина художника Штуккерта, бывшего моряка, ходившего по северному побережью. Он явно видел до мельчайших подробностей все то, что пришлось увидеть и мне. Интересно было бы узнать, о чем думал художник, рисуя свою картину.

 

Жизнь продолжалась

 

Умирать было не страшно, просто немного обидно. Когда пошел последний год из отпущенных ему врачами шести лет жизни со второй, пока здоровой ногой, он уже все для себя решил. Удерживала маленькая надежда, что новые лекарства продлят работоспособность ноги. Но наготове уже были несколько упаковок сильнодействующих таблеток. После очередного лежания в больнице, где ему не помогли, а только подтвердили предыдущий диагноз, после знакомства с людьми, проводящими свою жизнь на инвалидных колясках, Иван уже окончательно решил, что на коляске никогда существовать не будет.

Из рассказов бедолаг получалось, что жизнь на коляске с таким диагнозом длится не более трех-пяти лет после операции, сопровождается мучительной зависимостью от окружающих, невозможностью решения жизненно важных проблем самостоятельно. Это было не для него. Его натура не принимала долгого покоя, он не мог находиться на месте более трех недель. Колясочный вариант был неприемлем. Поэтому он решил для себя прожить только до операции, лишающей его второй ноги.

Опасения подтвердились одной морозной ночью, когда он, немного выпивший, ремонтировал свою старенькую «тойоту». Жене, видишь ли, с утра понадобилось куда-то ехать, а с вечера машинка скисла и ехать не захотела. Провозившись под автомобилем несколько часов в промороженном металлическом гараже, он почувствовал, что нога онемела. Растерев ее грязным снегом до тока крови, Иван вернулся домой, кинул ключи от машины жене и залез в ванну.

С той поры ходить ему стало гораздо труднее и больнее. И даже уснуть было невозможно. Это ему живо напомнило ночи в больнице перед первой операцией, когда он наматывал километры по коридору, пытаясь утихомирить боль... Тогда он к этой боли привык, стерпелся. И даже посчитал, применив свой математический склад ума, что прошагал по коридорам расстояние от Владивостока до Находки и двинулся в обратный путь. Но тогда у него была надежда на возвращение к любимому делу, тем более что такие примеры были. Сейчас же ситуация складывалась совсем не в его пользу, и Ивану оставалось только готовиться ко второй операции.

Провалявшись три недели в ведомственной поликлинике, походив ночами по знакомым коридорам, он был выписан домой без всякой надежды на выздоровление. Последний шанс — городской военный госпиталь, там были сосудистые хирурги, которые брались иногда лечить гражданских лиц.

Несколько недель бессонных ночей дома, и вот Иван в госпитале. Начало было обнадеживающим, врач сказал, что и не таких на ноги ставил. Но ноге становилось все хуже и хуже. Вернулись сумасшедшие боли, преследовавшие Ивана в больнице шесть лет назад. Повторились бесконечные хождения по длинным коридорам теперь госпиталя. Сестра-хозяйка отделения шутила, что с него вычтут за ремонт линолеума, вытертого его подошвами.

Наконец-то жене удалось купить в аптеке на занятые у друзей деньги новейшее лекарство, которое требовал доктор. Но, видно, уже было поздно. Первая же капельница вызвала такие жуткие последствия, что Иван испугался не на шутку. У него пропало всякое желание есть и двигаться. После второй состояние ухудшилось, а после третьей он наотрез отказался от дальнейшего вливания отравы в организм. Как назло, его лечащий врач уехал на курсы повышения квалификации в Москву, а его сменщик отказался принимать решение о немедленной ампутации.

Так Иван и продолжал мерить больной ногой и протезом коридоры отделения. Он похудел, побледнел, еда вызывала у него отвращение. Только книги, приносимые женой и дочерью, давали какую-то отдушину. Однажды он даже заплакал от жалости к себе. Он попросил дочку принести ему бутылку водки и вечером выпил ее, думая, что хоть это поможет ему поспать хотя бы одну ночь. Но оказалось, что во хмелю боль переносится еще хуже, потому что к ней присоединились тоска и злость на невозможность что-либо изменить.

Такое положение тянулось месяц. Наконец вернулся лечащий врач. В первый же день он принял решение об ампутации. В отделении началась подготовка, Ивана стали готовить к операции, а он стал готовиться к прощанию с жизнью. Когда его повезли на каталке к зубному врачу, чтобы выдернуть несколько корней, он смеялся про себя, думая о бесполезности этой процедуры. Но порядок в госпитале соблюдался неукоснительно, и без «санации полости рта» больных на операционный стол не допускали.

В зубном кабинете Ивана встретил такой амбал, что бедные корни во рту сами зашевелились. После укола врач поднес щипцы, которые в его огромной волосатой руке смотрелись женским пинцетом для прореживания бровей.

— Ну, посмотрим, что там, — сказал он и залез пальцем в перчатке Ивану в рот.

— Так. А теперь потерпи, а ты, — обратился он к своему помощнику, — подержи его крепко. Работы много, — и он зацепил первый корень. Больше Иван ничего не помнил, так как очнулся от запаха нашатыря и с удивительной свободой в обеих челюстях. Зубной врач выдрал ему все пять корней за один прием.

— Ну вот, — посмеиваясь, сказал он. — Больше и ходить-то не надо. А то расписали тут на пять дней…

На том они и расстались. Иван сказать ничего не мог, во рту было полно ваты, крови и слюны. Зато уже вечером кушал жиденькую кашку и готовился к операции, назначенной на следующий день.

С операцией оказалось не все в порядке. Видимо, промедление вызвало необратимые процессы в организме, и он уже перестал сопротивляться. Нога опухла, отекла и уже не болела, а просто ныла и жила собственной своей больной жизнью. Врачи тоже поняли это и торопились. Пичкали лекарствами, капельницами, от которых вены на руках прятались и никак не давались игле.

С вечера Ивана накачали снотворным и утром добавили чего-то еще. Все происходящее Иван воспринимал в каком-то тумане. В голове билась только одна мысль — что будет после операции. Каким образом сделать так, чтобы его не вытащили обратно после принятия приготовленных таблеток…

Перед самой операцией подоспели свежие анализы крови, и врачи схватились за голову. Принесли кровь для переливания, плазму и начали все это закачивать в него сразу из двух капельниц. Но происходило все это уже как во сне. Иван еще помнил, как его раздели, положили на каталку и повезли. Помнил себя лежащего на столе, перед глазами — ширма, ему ставят укол в предплечье и говорят, что он сейчас уснет. Иван действительно уснул без всяких видений, уже не ощущая себя.

Проснулся он неожиданно, совершенно не соображая, где находится и что с ним происходит. Он оказался в какой-то белой комнате, очень чистой, светлой, с множеством блестящих приборов и большим количеством людей, сгрудившихся вокруг стола. Все они в зеленоватых халатах, в масках что-то быстро делали с телом, лежащим на столе. Глаза и очки одного из них были очень знакомы. Да это же его лечащий врач! На его зеленом халате краснела влажная красная полоса шириной с черенок от лопаты. Себя в комнате Иван не увидел, просто ощущал свое присутствие, наблюдая за происходящим откуда-то сверху.

Один из «зеленых» взял руку лежавшего на столе тела и быстро воткнул иглу. Все совершалось в такой ватной тишине, как будто Иван неожиданно оглох. Еще он понял, что не может пошевелить своим языком, да и желания что-то сказать не возникало. И неожиданно все пропало, как будто выключили картинку.

В следующий раз он проснулся от мучительного желания пить и звуков накачиваемого и спускаемого воздуха. Первое желание ему было знакомо раньше. После общего наркоза пить хочется неимоверно, как с глубочайшего похмелья. А звуки исходили из аппарата, измеряющего давление крови.

Повернув голову, он увидел лежащего без движения человека, всего опутанного проводами и шлангами. Дыхание незнакомца было хриплым, прерывистым. Грудь вздымалась толчками, а лицо отливало синеватой белизной.

— Наверное, и я такой же, — подумал он и повернул голову в другую сторону.

Там зеленела штора до потолка. Из-за нее не доносилось никаких звуков. Больше в палате, которую Иван определил как реанимационную, ничего интересного не было. Пришлось смотреть на свою кровать, хотя ничего обнадеживающего или неизвестного он увидеть не ожидал. Простыня обрисовывала тело. Ниже колен она лежала гладко, и под ней ничего не было.

— Ну, вот и все, — подумал Иван. — Время принятия решения настало.

Есть такое понятие у моряков, у летчиков. Время принятия решения наступает в такой точке, после которой невозможно возвратиться или изменить намерение, остается только следовать принятому решению до точки назначения, невзирая на любые преграды. Такие моменты могут быть в судьбе любого человека, кроме, пожалуй, самых безответственных или неуравновешенных.

Немного защемило сердце, а все остальные чувства перебивала жажда. На прикроватном столике Иван обнаружил маленькую больничную поилку. Выпил остатки воды и поставил поилку на место. Водички выпил — и настроение сразу улучшилось, вроде бы даже жить дальше захотелось.

Дверь в палату тихонько приоткрылась, и вошел человек в халате. Приглядевшись, Иван узнал в нем Виктора Васильевича, своего лечащего врача. Тот медленно прошел к крайнему больному, внимательно посмотрел показания приборов, потрогал лоб, что-то пробормотал неразборчиво и повернулся к Ивану.

— Ну что, Ваня, — спросил он. — Очнулся? Что-то ты долгонько провалялся без сознания. Я думал, ты раньше придешь в себя.

— Да вот, очнулся, — преодолевая непонятное чувство вины, ответил ему Иван, — пить только сильно хочется, а так ничего. Кстати, доктор, я в операционной случайно не приходил в сознание? А то я вроде бы тебя видел, и халат у тебя кровью был вымазан.

Виктор Васильевич внимательно посмотрел на Ивана, задумался и потом ответил:

— Нет, Ваня, в сознание ты не приходил, а если бы пришел, то меня бы не увидел. У тебя же ширма перед лицом стояла.

— Но я же ясно все видел.

— Приснилось все это тебе, Ваня. Не думай об этом. Лучше вспомни наш с тобой разговор в начале лечения. Помнишь, я тебе говорил, что курить необходимо бросать? Ведь так и не бросил. Мне сестра недавно сказала, что катаешься на коляске в туалет покуривать.

И тут Иван понял, какое невыносимо жгучее желание, помимо жажды, томило его после пробуждения. Он очень сильно хотел курить. И сейчас, едва заметив обозначившуюся в кармашке докторского халата пачку сигарет, он почувствовал, что рот его наполнился слюной, в голове пульсировала только одна мысль: «Покурить бы!»

— Виктор Васильевич, я все помню. Вы мне правильно говорили, но не могу я себя пересилить, нет у меня такой силы воли, как у некоторых, — смиренно ответил он.

В реанимации правила строгие, а уж в отношении курения так вообще драконовские. После операции привозят больных голенькими, припрятать ничего нельзя. Лежи и терпи. Никто сюда не заходит, кроме врачей и санитаров, так что стрельнуть не у кого.

— Виктор Васильевич, а вы вот дайте мне сигаретку сейчас! Пачка у вас в кармане халата лежит.

— Ну, Иван, ты даешь! Я тебе толкую об одном, а ты мне такое предлагаешь.

— Виктор Васильевич, — с мольбой в голосе попросил Иван, — не дотерплю я до палаты. Мне здесь еще торчать часа четыре, спать я уже не могу. Что же мне делать!

— Ваня, Ваня, — с сожалением проговорил доктор, — ничего-то ты не понял…

С этими словами он достал пачку, вытащил две сигареты, оторвал от коробка боковину и добавил несколько спичек.

— Ты только не подведи меня, — сказал он и протянул запретное Ивану.

— Да уж постараюсь, — уверил Иван врача, пряча добро под одеяло. — Вы там моей жене передайте, чтобы костыли принесла из дома в палату к моему возвращению.

Оставшись один, Иван прислушался. Ничто не нарушало тишину реанимационного отделения. Санитар, по всей видимости, дремал на своем посту за дверью, больной справа так и продолжал хрипеть и стонать. Слева за ширмой — ни звука.

Взяв сигарету из-под одеяла, Иван осторожно зажег спичку, прикурил и затянулся. Голова блаженно закружилась и сразу же прояснилась. Ему стало так хорошо, как будто не было ни операции, ни жажды, ни предстоящего прощания с жизнью… Даже будущее предстало перед ним в новом свете. Так, затягиваясь сигареткой и разгоняя дым рукой, чтобы он не висел над кроватью, Иван подумал, что жизнь не так уж плоха и что даже эти несколько лет, которые будут отпущены ему после операции, можно еще прожить. Пришел на ум образ Алексея Маресьева, человека, который жизнь прожил без обеих ног. Вспомнил он и своего коллегу, моряка, тоже потерявшего обе ноги и добившегося возвращения на флот в ранге старшего помощника капитана.

Затянувшись еще разок, Иван затушил окурок о спинку кровати, снова помахал рукой и откинулся на подушку. Сделал он это очень своевременно. Дверь тихонько приотворилась, и в палату вошел, принюхиваясь, санитар.

— Что-то здесь дымом пахнет, — сказал он. — Ты случайно не курил?

— Ну что вы, какие сигареты! Я еле дышу, а сосед вообще без сознания, — ответил Иван. — Может быть, доктор, уходя, закурил…

Санитар недоверчиво покрутил головой, но явных признаков курения обнаружить не смог.

Иван с горем пополам дотянул до того момента, когда его перевезли назад, в «родную» палату. Там около кровати уже стояли его костыли и протез. Немного оклемавшись, он натянул протез на здоровую культю, выгреб из своей тумбочки приготовленные таблетки, взял костыли и потихоньку направился в туалет. Там выбросил таблетки в унитаз, пристроился на подоконнике и закурил.

Жизнь продолжалась.

 

Увидеть Родину воочию

 

2009 год. Асбест. Воображаемое послание бывалого моряка-уральца главе государства об увиденном в путешествии по стране на одном стареньком, но надежном и верном автомобиле «Машка».

 

Уважаемый глава нашего государства!

 

Насколько я помню из Ваших выступлений, Вы с самого детства были связаны с автомобилями. В семье у Вас был автомобиль. Вы довольно рано купили авто лично себе и не расстаетесь с этим видом транспорта до настоящего времени.

А у меня ситуация такая. Нашим первым семейным авто был «москвич 407». Появился он в 1958 году. Свой же автомобиль я приобрел только в 35 лет. Но все равно детская мечта проехать через всю страну жила во мне всегда. И в этом году я ее наконец осуществил.

Я подумал, что если бы Вам помечталось так проехать, то было бы прекрасно эту мечту осуществить! Очень многое увиделось бы, чего никогда не увидеть с вертолета и по дороге из аэропорта до областного центра, где обычно все вылизано, подчищено перед Вашим прилетом.

И готовиться-то особенно в такое путешествие не надо. Минералка, килограмм яблок и деньги. Все остальное можно найти по пути. Не забудьте только припасти второе запасное колесо. За Читой такая предосторожность поможет Вам не оказаться на дороге с поднятой рукой.

А сколько пользы принесет Ваша поездка всем водителям-дальнобойщикам! От Москвы до Омска погоняете «кустовиков»-гаишников, которые сидят на каждых 20 километрах более-менее благополучных участков дорог с радарами. Попеняете строителям, которые ремонтируют все мосты сразу. Но это, повторю, на хороших местах пути. И сервис есть, и заправки, и гостиницы.

От Омска до Красноярска гаишников уже поменьше и дороги еще хорошие. В нашем понимании, конечно. Тут, если с напарником, то в две руки за 16 часов можно сделать до 1500 километров за сутки. Через новые мосты проедете. Красивые, удобные — просто загляденье! Все их ввели в пору Вашего президентства.

За Канском — 200—250 километров проблем. Строители кинули все силы на обустройство новой дороги, а про старую забыли напрочь. Едешь по ней и плачешь от обиды. За себя, за машину, за жителей поселков, через которые эти колдобины простираются. Там есть два деревянных мостика — на легковой машине это не страшно. Но там же идут многотонные фуры, так они (мостики) проседают аж до воды. Кстати, предупреждаю, будьте внимательнее на участках асфальта, которые там сохранились. Можно остаться без колеса. Оторвет вместе с приводом. Даже у «шеви-нивы». Перед Иркутском и до самого Байкала можете ехать спокойно, без проблем, любоваться красотами нашей страны.

А красот много. Вроде бы чего такого красивого? Ну, лес, ну, горы, ну, поля. А в целом ландшафт так смотрится, что порой и хорошему художнику-пейзажисту не дастся! Там и сурово, и красиво, а когда еще по серпантинчику спускаешься к Байкалу — дух захватывает. А адреналин — это же прекрасно! Летом можно в Байкале искупнуться. И — дальше, до Читы. А там начнутся проблемы.

Через 130 километров от Читы. Вот где сурово! Скальник за многие годы укатан машинами. Столбы пыли, даже не столбы, а шлейфы. Если есть «кондишн» в машине — летом можно ехать, нет такого — лучше не пытаться.

Мы ехали на ВАЗ-21150, в простонародье — «пятнашка». Пыль сосет, как пылесос. Вечером перед сном обязательно искали речку, перетряхивали все в салоне и промывали. Иначе не заснешь. Это к вопросу о нашем автопроме.

Больше 60 километров в час лучше не ездить — без колес останешься. Булыжники на дороге — с коровью голову. В темное время вообще лучше не ехать. С сервисом, техобслуживанием здесь неважно. Весь сервис — гостиницы, бани и душевые — заканчивается сразу за Байкалом. И вот такая дорога тянется до самой «президентской трассы». Ну, это где Вы ленточку перерезали. Ее так до сих пор и называют. Правда, трасса увеличилась до 120 километров, но все равно это капля в море. По моим подсчетам, на май 2009 года осталось заасфальтировать и привести в порядок 850 километров гравийной трассы между Читой и Хабаровском и 120 километров между Хабаровском и Владивостоком. Из 2100 километров между Читой и Хабаровском нормальной дороги наберется 1000 км. Остальное либо строят, либо ремонтируют.

Попеняйте, прошу, и строителям, и ремонтникам. Первые иногда гонят полосы по 30–40 километров, и транспорту приходится двигаться по обочине. Разъезжаешься с большегрузом и думаешь: «Свалюсь в кювет сейчас или в следующий раз?»

Там нужно запастись терпением, чтобы найти место для ночлега или ремонта. Можно и не найти. Все закусочные, шиномонтажки, сервисы, которые жили за счет караванов перегонщиков японских автомобилей, сейчас закрываются. Нет караванов — нет работы, большегрузы — очень редкие гости на этой дороге. А виноваты таможенные пошлины, введенные с Нового года. Поддержали наш автопром — загубили рабочие места на всей трассе. Да, видели мы продукцию нашего автопрома, двигающуюся в сторону Владивостока с черепашьей скоростью на автовозах. И во Владивостоке тоже видали. На станции техобслуживания, в магазине по продажам. Так там, кроме продавцов, никого нет. И на кредиты никто не клюнул. Даже сами вазовцы признают, что изношенная японская пятилетка и наша новенькая «Лада Калина» — это одно и то же.

Владивосток расстроился, стал еще красивее, появилось много новых развязок и дорог, но на старых даже через десять лет ямы остались, как были. Неважно, какой руль, важно, какая дорога.

Побывали мы и на Русском острове. Мое мнение: к 2014 году ничего там хорошего не будет. Один мой приятель, уже имеющий лечебный пансионат на Русском, с 2000 года никак не может оформить землеотвод. А что говорить о тех, кто пытается сделать это сейчас? Военные говорят: «Стройте, стройте, но после 2014 года вам придется все это забирать отсюда куда хотите!» И мост, находящийся сейчас на нулевом этапе строительства, думаю, не поможет изменить ситуацию. Кстати, на острове нет ни одного километра асфальтированных дорог, а единственный музей «Ворошиловская батарея» влачит нищенское существование. Не знаю, как себя будут чувствовать руководители стран Азиатско-Тихоокеанского региона на встрече... Наверное, их придется возить по острову на вертолете.

Обратный путь расписывать не буду. Все то же самое, только в обратном порядке.

Да и что расписывать? Лучше, как говорится, все увидеть своими глазами. Если трассу введут хотя бы на год раньше в результате Вашего вмешательства, страна получит многие миллионы прибыли. Я ведь бывший моряк и понимаю, что такое доставка в Восточную Европу контейнеров на десять дней раньше, чем контейнеровозами морем или железнодорожным транспортом. Да и заселение Дальнего Востока, о чем постоянно твердят наши политики, пойдет гораздо успешнее. К тому же найдется дело для наших безработных в период кризиса.

Не стоит отъезжать от трассы в глубинку больше чем на пять километров — на дорогах такие ямы, что скрывают не только колеса, но и легковушку целиком...

Теперь о себе. Я инвалид первой группы по профессиональному заболеванию. Без обеих ног уже 20 лет. Машина у меня с ручным управлением. Каждое лето накатываю по нашим дорогам и по дорогам СНГ 25–30 тысяч километров. Фамилия моя Лозманов Владимир Павлович, 1949 года рождения, хотя в паспорте записан 1950-й.

 

   
 

Проталина\1-4\18 ] О журнале ] Редакция ] Контакты ] Подписка ] Авторы ] Новости ] Наши встречи ] Наши награды ] Наша анкета ] Проталина\1-4\16 ] Проталина\1-4\15 ] Проталина\3-4\14 ] Проталина\1-2\14 ] Проталина\1-2\13 ] Проталина\3-4\12 ] Проталина\1-2\12 ] Проталина\3-4\11 ] Проталина\1-2\11 ] Проталина\3-4\10 ] Проталина\2\10 ] Проталина\1\10 ] Проталина\4\09 ] Проталина\2-3\09 ] Проталина\1\09 ] Проталина\3\08 ] Проталина\2\08 ] Проталина\1\08 ]

 

© Автономная некоммерческая организация "Редакция журнала "Проталина"   29.09.2013